Η.И. Никитин. Присоединение Сибири
Сибирь никогда не представляла собой оазиса тихой, мирной жизни. И за Уралом более сильные племена и народы оттесняли и ассимилировали слабые, покоряли их с целью получения дани (при этом сами нередко являясь чьими-то данниками). Почти все сибирские народы, даже жившие в условиях классического родового строя, имели рабов, захваченных во время вооруженных столкновений с соседями. Кровавые межродовые распри, истребительные межплеменные войны, грабеж, оттеснение на худшие земли и ассимиляция одних народов другими - всё это было обыденным в сибирской жизни с древнейших времен, а воинственность являлась характерной чертой менталитета практически всех сибирских этносов. Придя в Сибирь, русские не могли резко изменить происходившие там события и процессы и тем более остановить их. Но Российское государство быстро становилось на севере Азии активно действующей силой.
* * *
С зауральскими землями русские познакомились задолго до знаменитого «Ермакова взятья». В XI-XIV вв. новгородцы не раз ходили походами «за Югру и Самоедь» (т. е. в Северное Зауралье), а новгородские боевые корабли наряду со скандинавскими посещали устье Оби2. В XV в. за Урал северными «чрезкаменными» путями наведывались и московские воеводы, которым на некоторое время даже удалось склонить к российскому подданству ряд югорских княжеств по нижнему течению Оби. Но эти формально подчиненные московскому великому государю земли были слишком труднодоступны, чтобы стать базой для закрепления в Сибири и дальнейшего продвижения на восток. Лишь после падения Казанского ханства в 1552 г. перед русскими открылись более короткие и удобные пути «за Камень» (Уральские горы): восточные притоки Камы близко подходили к западным притокам Тобола. С конца XVI в. и начался качественно новый этап освоения зауральских земель.
Россия вступала во всё боле плотное взаимодействие с еще одним осколком Золотой Орды - Сибирским «юртом». К тому времени это государство настолько усилилось, что подчинило не только татарские, но и многие ханты-мансийские племена по обе стороны Уральских гор и пыталось расширить зону своего влияния в Западном Приуралье. Если в 1555 г. под впечатлением русских побед и в надежде на помощь от врагов правители Сибирского юрта из династии тайбугидов (бек Едигер и его брат Бекбулат) признали вассальную зависимость от Москвы, то после того, как власть в нем в 1563 г. захватили представители враждебного рода шейбанидов (чингисиды Муртаза-Али и его сыновья Ахмат-Гирей и Кучум), опиравшиеся на ногайцев и поддержку своего сюзерена - Бухары, внешняя политика Сибирского ханства приобрела ярко выраженный антирусский характер. Из-за Урала на русские поселения стали совершаться опустошительные набеги, особенно усилившиеся, когда в 1569 г. на сибирском троне в качестве единоличного правителя («царя») утвердился Кучум3.
В поход на Кучума отправился отряд волжских казаков (около 600 человек) во главе с атаманом Ермаком Тимофеевичем. Их «призвали» к себе на службу и помогли снарядить камские солепромышленники и купцы Строгановы, земли которых страдали от набегов «сибирцев», однако хорошо вооруженные и закаленные в боях вольные казаки повели себя как самостоятельная, серьезная сила. В борьбе с кучумлянами Ермак избрал наступательную тактику и, покинув владения Строгановых, двинулся в Сибирь. Казаки поднялись на стругах вверх по рекам Чусовой, Серебрянке, преодолели по более мелкйм рекам и волокам Уральские горы, спустились по Тагилу в Туру, а затем в Тобол, разгромили основные силы Кучума на подступах к столице ханства (Сибирь, она же Кашлык, Искер) и 26 октября 1582 г. заняли ее. Эта победа была закреплена 5 декабря того же года в ожесточенной Абалацкой битве, а в 1583— 1584 гг. - успешными походами на север (вниз по Иртышу и Оби до Белогорья) и на запад (по Тавде до Пелыма).
Дружина Ермака неизменно одерживала победы, но быстро таяла, теряя людей в боях, от голода и болезней. В августе 1585 г. во время неожиданного нападения кучумлян погиб (утонул) и сам Ермак, заночевавший со своим поредевшим войском на речном острове. Потеряв предводителя, бывшего, судя по всему, инициатором и душой экспедиции, оставшиеся в живых казаки (около 100 человек) спешно вернулись северным «чрезкаменным» путем «на Русь». Однако нанесенный Ермаком удар оказался смертельным для татарского «царства» в Сибири: оно быстро распалось в результате внутренних распрей и действий российских войск, пошедших по проложенному вольными казаками пути. С конца лета 1585 г. в Сибири находился отряд «государевых служилых людей» под предводительством Ивана Мансурова. Посланный на помощь Ермаку, он уже не застал никого из его казаков и, опасаясь зимовать в центре Сибирского ханства, остановился в устье Иртыша, где спешно построил «городок», названный впоследствии Обским. Отпор, данный пытавшимся его захватить остякам, произвел столь сильное впечатление на окрестные племена, что часть их вскоре принесла Мансурову дань-ясак, а часть обратилась в Москву с просьбой о подданстве и защите. Но после того, как Мансуров весной тоже отправился «на Русь», покорение Сибири пришлось по сути дела начинать заново4.
Правда, к тому времени Кучума покинули многие из бывших подданных и союзников, а столицу ханства, где было обосновался сын Кучума «царевич» Алей, захватил представитель соперничавшей татарской династии - племянник убитого Кучумом Едигея Сейдяк. Так что после Ермака русским воеводам приходилось иметь дело с ослабленным, раздробленным и деморализованным противником. Тем не менее тактика борьбы была Москвой изменена. Русские стали продвигаться в Сибири как бы небольшими шажками, опираясь на сооружаемые по мере необходимости «городки», острожки и прочие опорные пункты.
В 1586 г. 300 ратных людей во главе с В. Сукиным и И. Мясным строят на Туре крепость Тюмень. В 1587 г. отряд в 500 человек под предводительством Д. Чулкова закладывает новую русскую крепость - будущий Тобольск. Вскоре Чулкову удается обманом захватить в плен Сейдяка, после чего столица Сибирского ханства пустеет, а главным городом края надолго становится Тобольск. С 90-х гг. XVI в. действия по присоединению сибирских земель ведутся еще более энергично. Предпринимаются новые попытки «истеснить» хотя и «сбитого с куреня» (по казачьему выражению), но так и не покорившегося Кучума, жестоко мстившего татарскому населению за переход в российское подданство и отвергавшего все предложения московских властей о почетной капитуляции. В 1591 г. отряд, состоявший из тобольских служилых людей и татар под предводительством воеводы В. Кольцова-Мосальского настиг войско Кучума на Ишиме и разгромил его у озера Чиликул, что на время уменьшило военную активность сибирского хана5.
Зимой 1593 г. ратные и «даточные» люди во главе с чердынским воеводой Н.Траханиотовым, выйдя из построенного незадолго до этого Лозьвинского городка, основали близ Оби в нижнем течении ее притока Северная Сосьва новый опорный пункт - русский город Березов. Летом того же года специально сформированный в северорусских городах и Приуралье экспедиционный корпус под началом П. Горчакова был направлен из Лозьвинского городка против союзного Кучуму сильного Пелымского княжества, и на берегу вогульской Тавды вырос русский город Пелым. Вслед за этим независимость потеряло и расположенное рядом Кондинское княжество, чему активно содействовали союзные русским кодские ханты князя Игичея. На следующий год березовские служилые, соединившись в Обском городке с кодскими остяками и русскими ратными людьми из других гарнизонов, направились далее на восток, во владения «князца» Бардака. Там был построен новый город - Сургут, куда и перевели из ликвидированного Обского городка гарнизон. Затем с помощью кодских остяков «государевыми служилыми людьми» были присоединены к России земли в низовьях Оби, где с 1595 г. в Обдорский городок стал поступать ясак с окрестных остяков и «самояди»6.
В 1600 г. московское правительство решило взять под свой контроль еще один северный район Сибири - земли по реке Таз, уже давно освоенные русскими и коми-зырянскими промышленниками. Отряд тобольских и березовских служилых во главе с воеводами М.Шаховским и Д.Хрипуновым с большим трудом и с большими потерями (из-за кораблекрушений и нападений «самояди») добрался до Таза, занял и укрепил там один из построенных промышленниками возле полярного круга городков. На следующий год туда же прибыло новое и более представительное войско - две сотни служилых Тобольска, Березова и Сургута под предводительством В. Мосальского и С. Пушкина. Они завершили работы по строительству города, названного Мангазеей, просуществовавшего лишь 70 лет, но сыгравшего огромную роль в присоединении к России земель к востоку от Енисея7.
На юге Западной Сибири тем временем завершалась борьба с Кучумом. Для дальнейшего «истеснения» непокорного хана еще в 1594 г. на среднем Иртыше был построен город Тара, и уже на следующий год тарские служилые люди под предводительством Б.Доможирова нанесли очередное поражение кучумлянам. А в 1597 г. произошло присоединение к России территории «Пегой Орды» - политического объединения селькупов во главе с воинственным и, видимо, союзным Кучуму «князцом» Воней. Их совместное выступление против русских стало невозможно, после того как в центре «Пегой Орды» усилиями русских служилых и кодских остяков была основана русская крепость Нарым. Вскоре последовал и окончательный разгром Кучума. В августе 1598 г. объединенный русско-татарский отряд в 400 человек под предводительством воеводы А. Воейкова вышел из Тары и после долгих поисков и мелких стычек с противником в Барабинской степи обнаружил на Оби недалеко от устья Ирмени главные силы сибирского «царя» (500 человек), изготовившиеся к очередному набегу на русские владения. В ходе длительного и ожесточенного сражения войско Кучума было наголову разбито, большинство членов ханской семьи попало в плен, и хотя сам Кучум опять ускользнул от победителей, он уже перестал представлять для них опасность и около 1601 г. погиб при не вполне ясных обстоятельствах8.
Несколько скрывшихся в степи сыновей Кучума через некоторое время возобновили набеги на перешедшие к русским земли, однако в этом противоборстве произошел решительный перелом. Победа над одним из грозных потомков Чингисхана произвела очень сильное впечатление на жителей Южной Сибири. Они увидели в России силу, способную защитить их не только от «кучумовичей», но и от притеснений других степных правителей. С просьбой «дать оборонь» от воинственных соседей к русским властям стали обращаться «князцы» различных тюркских племен и родов, изъявляя готовность перейти в подданство «белого царя». Глава эуштинских (томских) татар Тоян «бил челом» об этом в самой Москве и предложил построить русский город на его землях, «чтоб от киргизских людей их оборонить». В 1604 г. отряд, сформированный в Сургуте из служилых людей разных гарнизонов, включая кодских остяков и сибирских татар, поднялся вверх по Оби и основал в нижнем течении ее притока Томи город, ставший вскоре главной опорной базой для освоения Среднего Приобья. Нападения на Томский уезд «киргизских и иных орд многих людей» побудили московское правительство к постройке в верховьях Томи еще одного укрепленного пункта, и в 1618 г. на землях «кузнецких татар» - данников («кыштымов») антирусски настроенных «князцов» - появился небольшой острог, будущий Кузнецк. Став центром отдельного уезда, он вплоть до начала XVIII в. был главной крепостью России на юго-востоке Западной Сибири. Его основание, по мнению большинства историков, знаменовало собой завершение первого этапа присоединения Сибири, в ходе которого в состав России была включена практически вся западносибирская территория и произошли коренные изменения геополитической обстановки в Зауралье9.
Начало второго этапа присоединения Сибири, как правило, связывается с переходом из бассейна Оби на Енисей, однако разграничение это довольно условно, ибо северную часть Енисейского бассейна русские и коми-зырянские промысловики стали осваивать еще до включения Западной Сибири в состав России. По-видимому, они достигли его вскоре после открытия (ими же) реки Таз. Примыкавший к ней район («Мангазея») был известен русским уже в конце XV - начале XVI в., а голландцам и англичанам об экспедициях русских промышленников на Енисей стало известно в 80-90 гг. XVI в. Южные пути из Западной Сибири в Восточную были проложены по притокам средней Оби, прежде всего по Кети. В ее верховьях для охраны волока на Енисей в 1618 г. был поставлен, несмотря на сильное противодействие эвенков, Маковский острожек. К востоку от него - с противоположной стороны волока - в 1619 г. сооружается еще один острог - Енисейский, ставший в дальнейшем крупным административным центром Сибири, долго определявшим пути ее освоения10.
Вскоре встал вопрос и о постройке крепости выше по Енисею. Оттуда на новые русские владения начались «приходы... воинских людей частые», и без сооружения города на их пути «государевых ясачных людей, которые платят в Енисейской острог ясак», было «уберечь... немочно». В этом районе русские натолкнулись на сильное противодействие со стороны киргизов и бурят, которые сами претендовали на взимание дани с местных племен. Для противодействия набегам и присоединения Качинской и Аринской «землиц» в 1628 г. был основан Красноярский острог - главный оплот России в этом краю вплоть до начала XVIII в. Сама постройка и обеспечение существования столь отдаленного форпоста оказались трудным делом, но «Красным острогом» дорожили и возвели его в ранг уездного центра. Причиной тому явилось его стратегическое положение, выбранное на редкость удачно. До конца XVII в. Красноярск не только принимал на себя основные удары из степи, надежно прикрывая Енисейский уезд, но и сковывал силы киргизских и бурятских «князцов», вклиниваясь между их владениями11.
* * *
Главные особенности присоединения Восточной Сибири раскрылись в полной мере в ходе русского продвижения на восток от Енисея. Они выразились в очень быстрых темпах «проведывания» и объясачивания новых «землиц» и в гораздо менее управляемом из Москвы, подчас просто стихийном характере этого процесса. Если применительно к Западной Сибири московское правительство обычно тщательно разрабатывало план каждого военного похода, и для его осуществления нередко присылались войска из Европейской России, то в Восточной Сибири действовать такими методами становилось невозможно. По мере продвижения русских отрядов в глубь Северной Азии сибирские власти все чаще получали предписания поступать «смотря по тамошнему делу». Управление на местах становилось более гибким и оперативным, однако при этом у представителей государственной администрации нередко теряла согласованность в действиях.
Еще одной особенностью присоединения Восточной Сибири было активное участие в нем «промышленных людей» (охотников, «промышлявших» пушного зверя, главным образом соболя), которые, как правило, происходили из северорусского крестьянского и посадского населения. «Промышленники» часто опережали «государевых служилых людей» в «проведывании» новых земель, вместе со служилыми приводили «иноземцев» под «высокую государеву руку», собирали ясак, выполняли множество других обязанностей, являвшихся в обычных условиях прерогативой служилого люда. С другой стороны, казаки и стрельцы нередко сами выступали в качестве промысловиков и торговцев, что дало основание некоторым исследователям заключить, что между «государевыми служилыми» и «промышленными» людьми в Восточной Сибири XVII в. трудно провести четкую грань12.
Отправлявшиеся на «проведывание» и присоединение новых «землиц» отряды в Восточной Сибири чаще всего представляли собой объединения (в разных соотношениях) служилых и промышленных людей. Эти, как правило очень небольшие, ватаги преодолевали огромные расстояния, проникали на «от века не слыханные» земли, укреплялись там зимовьями и острожками, торговали с «мирными» и вступали в ожесточенные схватки с «немирными» «иноземцами», выменивали, «промышляли» и получали в ясак ценнейшие меха, а весной отправлялись далее, руководствуясь при определении маршрута не столько воеводскими инструкциями, сколько собственными соображениями, основанными порой лишь на смутных слухах и плохо понятых рассказах местных жителей. За этими служилыми и промышленными людьми в литературе закрепилось название «землепроходцы». В своих странствиях они нередко проводили многие годы, а вернувшись в уже обжитые города и остроги, будоражили всех рассказами о невероятных богатствах новооткрытых «землиц». Дух предпринимательства разгорался с новой силой. По следам первопроходцев отправлялись новые экспедиции и, в свою очередь, находили неясачные и богатые соболем или «рыбьим зубом» (клыками моржа) земли.
Местная и центральная администрация старалась внимательно следить за «проведыванием» новых народов и «землиц», закрепляя перспективные, с точки зрения «государевой прибыли» и своей карьеры, районы постройкой городов и острогов. Туда «по указу» переводились служилые люди, и туда же - под защиту крепостных стен, к стихийно возникавшим «торгам», а кое-где и к «пашенным местам» - быстро стекалось промысловое и крестьянское население, «гулящие люди». Одновременно власти организовывали ясачный (с «иноземцев»), таможенный (с торговых и промышленных людей) и прочий налоговый сбор, судопроизводство, систему связи, а если позволяли условия - заводили казенную запашку. Государственная и вольнонародная (стихийная) колонизации окраин нередко противопоставлялись друг другу в нашей историографии, но применительно к Сибири с таким подходом трудно согласиться: в ходе освоения русскими Северной Азии происходило тесное переплетение государственных и вольнонародных форм и начал. Интересы вольных переселенцев и представителей государственной власти далеко не всегда совпадали, но те и другие были в конечном итоге кровно заинтересованы друг в друге, ибо делали общее дело, подвергались общим опасностям. В одних районах Сибири в какой-то отрезок времени преобладала правительственная, в других - вольнонародная колонизация, но обе они, осуществляясь главным образом силами простого народа, в чистом виде встречались крайне редко и чаще всего тесно взаимодействовали, сливались друг с другом13.
* * *
В 20-е гг. XVII в. началось активное проникновение русских в бассейн Лены - как северными путями (через Мангазею), так и южными (через Енисейск). Наибольших успехов удалось добиться енисейцам. В 1630 г. у волока на Лену был поставлен Илимский острог, ставший важным опорным пунктом для дальнейшего продвижения в бассейн этой реки, и тогда же енисейский воевода С. Шаховской отправил на Лену «для государева ясачного сбору и острожной поставки» хорошо оснащенный, хотя и немногочисленный, отряд под предводительством атамана Ивана Галкина. Тот весной 1631 г. проплыл до «Якутской земли», где встретил решительное противодействие пяти объединившихся против него «князцов». Якуты оказались «скотны и людны, и доспешны и воисты, и не хотели... государева ясаку дать». Галкин, однако, довольно скоро разгромил и подчинил «непослушников» и предпринял походы по Алдану и по Лене, взимая ясак «с боем и без боя». Прибывший летом того же года на смену Галкину сотник Петр Бекетов тоже совершил ряд походов вверх и вниз по Лене. Используя как силу оружия, так и незаурядный дипломатический талант, Бекетов привел в российское подданство еще несколько якутских, тунгусских и даже бурятских родов и для закрепления достигнутого в соответствии с «государевым» указом поставил в 1632 г. острог в центре «Якутской земли», в ее наиболее заселенном районе.
В 1634 г. на Лену с прежними полномочиями вернулся И.Галкин. Он перенес основанную Бекетовым крепость (будущий Якутск) на менее затопляемое место, собрал все имеющиеся в этом крае русские силы из служилых и промышленных людей (полторы сотни человек) и предпринял энергичные действия по упрочнению в нем власти «великого государя» опираясь на тех якутских «князцов», которые «государю прямили». Войску Галкина на Лене пришлось претерпеть немало испытаний. Казаки совершали конные походы, покупая лошадей «на последние свои товаренка», брали в ходе двух и трехдневных «приступов» якутские «городки», сами месяцами сидели в осаде, отбивая яростные атаки неприятеля, «помирали голодной смертью», «перецинжали». Но в конце концов служилым людям удалось склонить якутскую знать к соглашению, и «Ленская земля» вошла в состав Российского государства14.
Слухи о ее богатствах привлекли на северо-восток Азии служилых даже из столь удаленных от Лены мест, как Томск. В 1636 г. оттуда вышел отряд из 50 казаков во главе с атаманом Дмитрием Копыловым и, несмотря на противодействие енисейских властей, не жаловавших «конкурентов», добрался до Лены, а затем перешел на Алдан, где поставил небольшой острог и взял ясак с местных тунгусов. Далее на восток «для прииску неясачных землиц» Копылов отправил около 30 казаков во главе с Иваном Москвитиным. В 1639 г. они первыми из русских достигли Тихого океана15.
На Алдане отряд Копылова был втянут в межплеменной конфликт, который привел к столкновению с действовавшими по соседству енисейскими служилыми людьми. Это не явилось случайностью. Хотя ленские земли формально подчинялись Енисейску, фактически там хозяйничали представители самых разных сибирских городов, и, по выражению С.В.Бахрушина, «царила полная анархия». Отряды мангазейских, тобольских, енисейских и других городов служилых людей оспаривали друг у друга право собирать ясак с «иноземцев» и подати с торговцев и промышленников. Дело нередко доходило до настоящих сражений. В Москве скоро узнали, что « меж себя у тех... служилых людей... бывают бои: друг друга и промышленных людей... побивают до смерти, а новым ясачным чинят сумнение, тесноту и смуту и от государя их прочь отгоняют». В итоге местное население бывало вынуждено платить ясак по два-три раза и разорялось, служилые же, как сообщалось властям, «богатели многим богатством, а государю приносили от того многого своего богатства мало»16.
В той или иной мере подобная ситуация была характерна еще для некоторых районов Сибири (например Бурятии). В данном случае она особенно встревожила московское правительство, и оно решило создать в «Якутской земле» самостоятельное воеводство, запретив несанкционированные походы на Лену из других уездных центров. Произошло это в 1641 г. В результате Якутский (или, как его первое время называли, Ленский) острог стал не только прочной базой дальнейшего освоения Восточной Сибири, но и центром самого обширного в Российском государстве уезда, который, непрерывно расширяясь, к концу XVII в. практически охватил весь северо-восток Азии17.
* * *
Важным этапом присоединения Сибири было достижение русскими ее естественных рубежей на севере и северо-востоке. Оно стало возможным лишь благодаря развитию полярного судоходства и широкому участию в нем промышленных и служилых людей. Главной целью арктических плаваний в Сибири XVII в. был проход морем к устьям рек, имевших выше по течению богатые пушниной участки. Внимание полярных мореходов привлекали и «корги» - лежбища моржей, богатые «рыбьим зубом». В ходе морских экспедиций, возглавлявшихся такими, ныне широко известными, землепроходцами, как Иван Ребров, Илья Перфильев, Елисей Буза, Дмитрий Ерило, Михаил Стадухин, Федот Алексеев и Семен Дежнёв, были открыты и закреплены земли по рекам Яна, Индигирка, Алазея, Колыма, Анадырь, Пенжина...18
Однако по мере «испромышления» соболя и «рыбьего зуба» в северных районах Сибири активность русского полярного мореходства снижалась. Гораздо большую значимость стали получать южные маршруты, где главными средствами передвижения были уже не морские суда (кочи), а речные - струги, дощаники. Освоение этих путей было прежде всего связано с закреплением русских в Прибайкалье с последующим выходом в Забайкалье и Приамурье (Даурию). Начало присоединению прибайкальских земель было положено постройкой Верхоленского острога (1641 г.) и первым походом русских на само озеро Байкал, осуществленным в 1643 г. отрядом якутского пятидесятника Курбата Иванова. Тогда значительная часть бурят без сопротивления приняла российское подданство, однако в 1644-1647 гг. отношения с ними резко обострились - главным образом из-за самоуправства присланного из Енисейска атамана Василия Колесникова.
Тем не менее вхождение прилегающих к Байкалу земель в состав Российского государства произошло в сравнительно короткий срок и было закреплено сооружением ряда опорных пунктов - Верхнеангарского, Баргузинского, Иргенского, Балаганского, Иркутского, Удинского, Селенгинского, Нерчинского и других острогов. Сооруженная в районе Байкала цепь крепостей длительное время обеспечивала защиту населения края от монгольских набегов, а стремление значительной части его коренных обитателей опереться на русских для противодействия монголам содействовало быстроте присоединения этих земель к России19.
Одновременно с утверждением русской власти в Забайкалье сложные и драматические события происходили на Амуре. Первые достоверные и подробные сведения об этой реке были получены в результате тяжелого и в целом неудачного похода якутских служилых людей во главе с Василием Поярковым в 1643-1646 гг. Слухи об открытых им благодатных землях распространились по всей Восточной Сибири и всколыхнули сотни людей. На Амур были проложены новые, более удобные пути. По одному из них в 1649 г. отправился отряд, возглавляемый Ерофеем Хабаровым - разбогатевшим в Сибири и затем разорившимся выходцем из устюжских крестьян. Получив поддержку якутского воеводы Дмитрия Францбекова, Хабаров собрал (главным образом из промышленных людей) отряд в 70 «охочих казаков» и в 1650 г. вышел к Амуру, где оставил большую часть соратников, а сам вернулся в Якутск и набрал новое войско из «охочих людей», которым воевода придал 20 служилых с тремя пушками. Второй отряд прибыл на Амур в 1651 г. Всего под началом Хабарова там собралось около 200 человек. С ними он вышел победителем из всех боев с местными жителями (даурами и дючерами), а в 1652 г., обороняясь в спешно построенном Ачанском остроге, разгромил двухтысячное войско маньчжуров, вторгшихся с «огненным боем» в Приамурье для противодействия русским, в которых они увидели соперников в борьбе за обладание этим богатым краем и потенциальную угрозу для своих «родовых» владений к югу от Амура20.
Маньчжурское вторжение усугубило урон, нанесенный местному населению действиями хабаровской вольницы. «Разорение земли» и сокращение числа плательщиков ясака всегда вызывали недовольство центральных властей. Хабарова в 1653 г. отстранили от «приказных» дел и, «сведав» за ним немало всякого рода злоупотреблений, увезли на дознание в Москву. Оставшееся на Амуре русское войско постепенно выросло до пяти с лишним сотен. В 1655 г. оно успешно выдержало в наскоро (но умело) выстроенном в устье реки Кумары остроге трехнедельную осаду десятитысячного маньчжурского войска, а 1658 г., израсходовав боеприпасы и продовольствие, было разгромлено маньчжурами21 . Проводимая ими политика «выжженной земли» во многом содействовала этому поражению. Чтобы лишить русских продовольственной базы, захватившие к тому времени добрую половину Китая маньчжуры стали насильно переселять дауров и дючеров в долину Сунгари, что совершенно разрушило местную земледельческую культуру. (Попытки некоторых историков поставить под сомнение в основном насильственный - под давлением маньчжуров - характер переселения с Амура дауров и дючеров22 следует признать неудачным: в пользу именно насильственного «сгона» коренных амурских жителей маньчжурами свидетельствуют данные вполне надежных источников23).
В присоединении к России Приамурья наступил перерыв, но постепенно все больше русских людей поселялись на этих, казавшихся им «райскими», из-за благодатного климата, землях. В 1665 г. там даже возникло подобие вольной казацкой общины с центром в Албазине. Ее создали восставшие жители Илимского уезда, бежавшие на Амур во главе с Никифором Черниговским. Их самоуправление, правда, просуществовало лишь до 1674 г.24
К 80-м годам XVII в. Амурский район, несмотря на свое «порубежное» положение, оказался наиболее заселенным русскими во всем Забайкалье. Однако дальнейшее освоение ими плодородных амурских земель стало невозможным вследствие широкомасштабных военных действий, развязанных маньчжурами, которые твердо решили превратить Приамурье в буферную зону между своими и российскими владениями. Малочисленные казачьи отряды сражались стойко и умело. Особо следует отметить пятимесячную оборону Албазина, осажденного в 1686 г. вначале пяти-, а затем десятитысячной маньчжурской армией при 40 пушках и множестве «приступных мудростей» (в крепости им противостояло около 800 защитников). Понеся огромные потери (прежде всего от болезней) русские отбили все вражеские «приступы». Однако исход войны решался не под стенами Албазина. Силы сторон были слишком неравны, и по условиям Нерчинского мирного договора 1689 г. российские владения на Амуре ограничились верхними притоками реки; эти земли вошли в состав Нерчинского уезда. Впрочем, и маньчжуро-китайская сторона не стала полноправным владельцем Приамурья: по Нерчинскому договору она обязалась не заселять отошедшие к ней земли. Буферная зона между Россией и Цинской империей подлежала окончательному размежеванию в будущем25.
История урегулирования отношений России и маньчжурского Китая в XVII в. показывает ошибочность (или излишнюю категоричность) утверждений тех историков, которые полагают, что «царское правительство в основе своей политики по отношению к народностям Сибири исходило из максимальных установок: требовалось либо полное подчинение и объясачение, либо, по крайней мере, «шертование» правителей в политическом подданстве...»26. Этот тезис можно с некоторыми оговорками принять, когда речь заходит о народностях, не знающих государственности - «державства», по терминологии того времени (так, курс на прочное закрепление за Россией Ленских земель определился после того, как выяснилось, что на них «обитают многие люди, а не владеет ими никто»27). Если же Москва понимала, что вступила в контакты с народом, имеющим все атрибуты государственности, то отношения с ним начинали строиться в соответствии с принятыми в то время у России и ее соседей дипломатическими нормами. (Такой подход, кстати, был характерен не только для Сибири; В.В.Трепавловым он отмечался применительно к Кавказу, А.В.Ефимовым - к «Русской Америке»)28.
Вопрос о «державстве» у «вновьпроведанных» народов не был обойден и в ходе присоединения к России обширных земель в северных районах Дальнего Востока на самом исходе XVII в. Зимой 1696/97 г. из Анадырского острога под предводительством пятидесятника Владимира Атласова «для прииску новых неясачных людей» отправились 60 русских (казаков и промышленников) и 60 ясачных юкагиров. Целью экспедиции была Камчатка, ранее уже посещавшаяся мелкими казачьими отрядами. Атласов прошел тысячи верст по самым заселенным землям полуострова, «повоевал» одни родо-племенные объединения, взял ясак «ласкою и приветом» с других и вернулся в Анадырский острог в 1699 г. в сопровождении всего 15 казаков и 4 юкагиров с богатой ясачной «казной» и сообщением, что жители Камчатки «державства» над собой не имеют29.
* * *
Для большинства коренных обитателей Сибири переход в российское подданство не нес в плане эксплуатации ничего принципиально нового. С системой взимания дани-ясака и с институтом аманатства-заложничества они были знакомы задолго до прихода русских. Исключение составляли народы северовосточного угла Евразии - чукчи, коряки, ительмены, юкагиры, часть живших там тунгусских родов и племен. Видимо, именно поэтому их сопротивление русским отрядам оказалось наиболее упорным.
Характер присоединения сибирских земель к России определялся и толковался в нашей историографии на разных этапах ее развития по-разному. В дореволюционной литературе преобладала концепция «завоевания Сибири российским оружием», но при этом ряд крупных исследователей - И.Н. Болтин, Н.Я.Данилевский, М.К.Любавский - придерживались точки зрения о преимущественно мирном характере присоединения края30. В работах советских историков до 1940-1950-х гг. речь тоже в основном шла о «завоевании», с тем, правда, отличием, что если в дворянско-буржуазной историографии, за исключением работ так называемых областников («сибирских сепаратистов»), этому термину обычно не придавалось отрицательно-осуждающего смысла, то в ранней марксистской литературе отрицательный подтекст явно присутствовал, а порой и доминировал, ибо перед ней была поставлена вполне определенная задача: разоблачение «колониальной политики русского царизма».
«Переломными» в плане определения характера вхождения территории Северной Азии в состав Российского государства были 1960-е гг. После ввода в широкий научный оборот материалов, плохо вписывавшихся в «концепцию завоевания» и, видимо, не без влияния моментов конъюнктурно-политического характера В.И.Шунков, являвшийся тогда общепризнанным лидером сибиреведения, призвал коллег отдать предпочтение термину «присоединение» как включающему в себя «явления различного порядка - от прямого завоевания до добровольного вхождения». При этом, правда, Шунков делал важные оговорки, в частности подчеркивал, что «отрицать наличие в этом процессе элементов прямого завоевания, сопровождавшегося грубым насилием, значит игнорировать факты»31.
Термин «присоединение» благодаря своей «всеохватности» (или, если угодно, «расплывчатости») устроил подавляющее большинство сибиреведов, однако в 1970-е гг. уже под явным давлением идеологического пресса (во имя «дружбы народов» историков по сути дела принуждали к отказу от освещения «негативных» сторон былых взаимоотношений народов СССР) в литературе стала широко распространяться другая формулировка - о «преимущественно мирном» и даже «добровольном» характере вхождения в состав Российского государства Сибири (и не только Сибири). «Присоединение» же сторонникам более удобной для «интернационального воспитания трудящихся» формулировки не подходило именно из-за «расплывчатости» этого определения, допускающего и случаи «прямого завоевания».
Пожалуй, самым ревностным и последовательным сторонником концепции «добровольного вхождения» был якутский историк Г.П. Башарин. Не оспаривая факты военных столкновений русского и коренного населения Сибири, он, однако, не придавал им значения, определявшего ход и тем более суть политических событий на севере Азии в XVI-XVII вв., рассматривая в одном ряду с внутренними распрями самих сибирских народов и вооруженными конфликтами соперничавших друг с другом русских отрядов. В этой связи главной ошибкой В.И. Шункова (в последние годы жизни тоже, кстати, отдававшего предпочтение концепции «мирного вхождения») Г.П. Башарин считал дробление «единого процесса» присоединения Сибири на «мирную» и «немирную» составляющие. Почему вхождение Сибири в состав России надо считать «единым процессом» (и что понимать под ним) Башарин, правда, не разъяснил...32
Установка на «мирное вхождение» оказала сильное воздействие на сибиреведение 1970-1980-х гг., привела, в частности, к широкому распространению в литературе мнения о «в целом бескровном» характере включения Сибири в состав России, однако, вопреки утверждениям некоторых современных исследователей, открытой поддержки большинства историков все же не получила (и более того - подвергалась критике). Наиболее приемлемым для них по-прежнему оставался термин «присоединение», в который каждый был волен вкладывать свой смысл33.
С началом «Перестройки» и обвалом господствовавшей идеологии термин «присоединение» вновь перестал устраивать некоторых сибиреведов и тоже по причине его многозначности, «расплывчатости». На этот раз в нем не нравилось уже то, что его можно употребить в смысле «мирного и добровольного вхождения». Наиболее решительную позицию по этому вопросу занял новосибирский историк А.С. Зуев. Он призвал весь процесс включения Сибири в состав России «оценить как завоевание, поскольку он имел преимущественно военный характер и сопровождался вооруженной борьбой русских с сибирскими аборигенами», и далее высказывался в том плане, что термин «добровольное вхождение» вообще не имеет права на существование, ибо в мировой истории нет ни одного примера, «когда бы один этнос по-настоящему добровольно (без всяких внешних побудительных причин) присоединился бы к другому этносу (вошел в состав другого государства)». Тут же разъяснялось, когда в принципе можно было бы говорить о «по-настоящему добровольном» вхождении. Это, во-первых, если решение о смене подданства принимают сами народы (полностью понимая, что такое подданство), а не их вожди - т. е., надо полагать, через плебисцит, и, во-вторых, если решение это вызвано «искренним стремлением стать подданными России», а не диктуется расчетом на материальные или политические выводы (надеждой на помощь и защиту в борьбе с соседями, желанием поучаствовать в русских походах, чтобы захватить военную добычу и т.п.). Исходя из таких критериев, А.С.Зуев вопреки сложившемуся в литературе мнению отказал в добровольности перехода под власть России кетам, томским татарам, забайкальским бурятам, кодским хантам, алтайским и другим этническим группам, чей переход в российское подданство на добровольной основе подтвержден документальными источниками34.
Вряд ли, однако, подобный, «максималистский» подход к проблеме приблизит нас к истине. «Добровольность» в вышеизложенной трактовке - вещь немыслимая там, где решаются жизненно важные вопросы, а институт подданства к таковым, безусловно, относится. Согласно нормам русского языка, «добровольно» - значит всего лишь «по своей (по доброй) воле», т. е. по собственной инициативе, через собственное волеизъявление. А какими соображениями руководствуются просящиеся «под высокую государеву руку» - «корыстными» или «бескорыстными» - это уже другой вопрос, может быть, и заслуживающий специального рассмотрения, но к понятию «добровольности» отношения не имеющий. Общеизвестен «институт добровольного холопства» на Руси, совершенно добровольно поступает на фабрику к капиталисту и становится наемным работником вчерашний крестьянин, и факт этой добровольности исследователи не подвергают сомнению из-за того, что люди могут менять свой социальный статус, руководствуясь не «искренним стремлением» стать холопом или рабочим у данного хозяина, а пытаясь избежать голодной смерти, найти покровителя или просто поправить свое материальное положение.
Ставить же под сомнение добровольный характер перехода того или иного народа в российское подданство лишь на том основании, что решение об этом принимается «вождями», а не в ходе всенародного плебисцита (т.е. с точки зрения современного права), значит множить число историографических курьезов, попыток вульгаризации и модернизации истории. Излишне доказывать нереальность достижения подлинного волеизъявления народных масс в средневековом обществе - и с точки зрения ментальностей эпохи, и с точки зрения ее технических возможностей.
Тем не менее у А.С.Зуева по этому вопросу имеются единомышленники, например В.А.Тураев (Владивосток), В. и Д. Цыбикдоржиевы (Улан-Удэ). Они утверждают, что «нет практически ни одного, даже самого маленького народа, который бы оказался в составе России по собственной воле», что «вряд ли можно сыскать исторические факты добровольных уступок земель одним этносом другому» и т. д.35 Однако такая точка зрения вряд ли имеет шансы на широкое признание научной общественностью, ибо слишком уж противоречит многим хорошо и давно известным фактам.
Следует напомнить, что вопрос о добровольном присоединения ряда народов к России неоднократно обсуждался нашими историками еще в начале «Перестройки». Например, весьма масштабно и остро проходило такое обсуждение в 1989 г. в Звенигороде на «круглом столе», посвященном формированию российского многонационального государства. Ведущие докладчики - С.Г.Агаджанов и В.Л.Егоров - подчеркивали недопустимость «однотипной интерпретации исторически сложных неоднозначных актов добровольного присоединения», когда исследователи «отождествляли понятие добровольности в феодальный, капиталистический и современный периоды». В докладах указывалось также на необходимость выяснять «конкретные мотивы таких важных шагов», ибо «принятие решения о добровольном присоединении предполагает серьезные внешнеполитические причины или кризисные явления во внутренней жизни. Оно предполагает также достаточно высокую степень общественно-политического и экономического развития. Это акт обоснованный и подготовленный объективно создавшейся ситуацией, причем далеко не всегда предполагающей единогласное мнение всех социальных групп»36.
В ходе работы «круглого стола» тоже раздавались призывы «вообще исключить из научного лексикона понятие добровольности вхождения», но они были аргументировано раскритикованы и не получили поддержки большинства. Как отметил в своем выступлении А.А. Преображенский, «советская наука имеет известные издержки в трактовке этой проблемы. Натяжки, конъюнктурные соображения, желание отметить юбилей во что бы то ни стало и т.д. имели место, что греха таить... Не будем слишком строги к подобным фактам - это все-таки прошлое... Необходимо извлечь уроки, взять все положительное, не бросаясь из крайности в крайность. В выступлениях коллег, по-моему, вполне оправданно указывалось на то, что добровольность не выдумка, не миф, она действительно существовала в практике взаимоотношений народов с Россией... Притом внешнеполитический фактор имел весьма важное значение, когда тому или иному народу грозил геноцид со стороны более сильных соседних государств»37.
Вопрос о присоединении к России иноязычных конгломератов был затронут и в одной из последних монографий А.Н.Сахарова, отметившего, что в XVI в. «этот процесс был сложным и драматическим, много было здесь и трагедий, и крови. Но немало здесь было и доброй воли, желания народов объединиться под рукой Москвы. Ведь кабардинцев никто не толкал к объединению, они пришли к нему сами. Как и башкир никто не заставлял присоединяться к Москве, они пришли к этому тоже сами... чтобы избежать геноцида со стороны своих более сильных противников. Позднее так же было и с другими государствами Северного Кавказа, Закавказья и т. д.»38.
В.В.Трепавлов, специально рассмотрев вопрос о формах подданства различных народов русскому царю в XV-XVIII вв., хотя порой и иронизировал по поводу придумывания историками XX в. «добровольных присоединений, мирных вхождений и т.п.», но тем не менее привел немало вполне конкретных примеров добровольных присоединений (в том числе - «жителей юго-западной Сибири») к России и подробно раскрыл главные побудительные мотивы этих шагов, вполне в тех условиях понятные: надежды избавиться от вражеских вторжений и притеснений собственной знати, желание находиться в подданстве у православного государя и т. д.39 А в вышедшей под его редакцией коллективной монографии «Русские в Евразии» речь идет, в частности, о документах XVI-XVII вв., сохранивших свидетельства о многочисленных посольствах народов Кавказа, «бивших челом в холопство» (т. е. о подданстве) русскому царю40. Так что отрицаемую в принципе некоторыми исследователями возможность добровольного вхождения нерусских народов в состав России (равно как и других государств) надо признать вполне реальной, подтвержденной вполне надежными источниками и признаваемой многими ведущими историками. И вряд ли корректно рассматривать эту «идеологему советской историографии» как одну из важнейших причин вспышек национализма и роста антирусских настроений в бывших союзных и автономных республиках СССР41: наивно полагать, что «националисты» знают историю обязательно лучше, чем «интернационалисты» или «великодержавные шовинисты». Корни национализма глубже и находятся совсем в других сферах общественной жизни, а найти повод для его проявления никогда и ни для кого не составляло большого труда.
* * *
Еще один, несколько неожиданный для историографии начала XXI столетия поворот темы «Присоединение Сибири к России». А.С.Зуев в своих работах уделяет основное внимание военно-политическим событиям на крайнем северо-востоке Азии в XVII-XVIII вв., трактуя их по сути дела в духе работ 1920-1930-х гг. как «колониальную войну» со стороны России и «национально-освободительную войну» со стороны местных народов (чукчей, коряков, ительменов)42. Вряд ли, однако, «колониальная» терминология в данном случае уместна: она вновь выглядит явной модернизацией (если не вульгаризацией) событий далекого прошлого. За последние полстолетия историками убедительно доказано, что Сибирь не стала колонией в полном, социально-политическом значении слова, ибо там отсутствовал такой важный признак колониальной зависимости, как управление на основе специального (колониального) режима, отличного от того, что был в метрополии43. И вообще, какой-либо регион России, выступавший по отношению к остальным как классическая метрополия, найти пока никому не удалось. Как заметил знаменитый полярный исследователь Ф. Нансен, Сибирь представляет «в сущности, естественное продолжение России, и ее надо рассматривать не как колонию, а как часть той же родины...»44.
Что же касается «национально-освободительной борьбы» (тоже выражение из современного политического лексикона), то с представлениями о ней плохо согласуются многие из событий, разыгравшихся на северо-востоке Азии в XVII-XVIII вв., и прежде всего - нападения чукчей на племена и роды, ставшие российскими подданными (юкагиров, коряков, тунгусов). Ведь попытки российских властей воспрепятствовать этим нападениям и явились одной из причин «чукотской войны». Широко распространенные в регионе практически среди всех народов набеги с целью грабежа, захвата рабов, а также для «испытания силы и мужества молодых воинов», детально описанные самим А.С. Зуевым, в соединении с частыми требованиями ясачных людей к российской администрации защитить их от нападений «немирных соседей»45, - тоже вызывают сомнения в правомерности приведенных им в этой связи оценок и характеристик.
В литературе последних лет все чаще встречаются обвинения советской историографии в примитивизации процесса присоединения Сибири (и не только Сибири) к России46, и в общем и целом их можно было бы считать справедливыми, если бы при изложении и обобщении взглядов на проблему присоединения их современные критики сами порой не впадали в упрощение и примитивизацию.
Одни, например, приписывают «некоторым историкам» мнение о «добровольном вхождении в состав Русского государства всех без исключения народов Сибири» (что было совершенно нетипично для советской историографии даже в самые «застойные» годы). Другие по сути дела ставят знак равенства между сторонниками «преимущественно мирного» и сторонниками «преимущественно добровольного» характера присоединения47, хотя между теми и другими дистанция огромного размера.
Понятия «мирное» и «добровольное» вхождение отождествлять, разумеется, нельзя, однако столь же недопустимо ставить знак равенства между понятиями «немирное» («насильственное») присоединение и «завоевание». Семантика слова «завоевание» предполагает необходимость вести боевые действия - воевать с кем-то. Но как считать «завоеванными» те земли, где практически не было войны, не было вооруженного сопротивления присоединению? (В крайнем случае их можно считать «захваченными»). А таких, без боя присоединенных, территорий в Сибири было немало, так как некоторые районы были вообще не заселены, а в других местные жители из-за своей малочисленности далеко не всегда имели возможность и желание противостоять русским отрядам, хотя, скорее всего, в большинстве своем и не стремились особо стать подданными далекого «белого царя» и не вполне понимали, что означает такое подданство. Пример тому - земли остяцкого «князца» Бардака, где пусть и под угрозой применения оружия, но без вооруженных столкновений был поставлен русский город Сургут, и подобные ситуации были, конечно, не только сибирской спецификой48.
* * *
У концепции «завоевания» Сибири в настоящее время немало приверженцев. И первым среди них надо назвать венгерского историка Шандора Сили. К западноевропейской историографии его работы отнести целиком нельзя по той причине, что как исследователь сибирской проблематики он сформировался в России. В 1989-1992 гг. Ш.Сили учился в аспирантуре Санкт-Петербургского университета, где под руководством Р.Г.Скрынникова подготовил диссертацию «Ключевые вопросы присоединения Сибири к России в конце XVI-XVII вв. в русской и советской историографии» (защитил ее он, правда, уже в Венгрии, в Институте русистики, в 1993 г.) и во многом предвосхитил главные положения концепции А.С. Зуева49.
Аналогичных взглядов на характер присоединения Сибири к России в настоящее время придерживаются И. Измайлов (Казань), Л.Р.Кызласов (Москва), уже упоминавшиеся историк из Владивостока В.А.Тураев и бурятские исследователи Цыбикдоржиевы50. Порой до полного абсурда эта точка зрения доведена в отмеченных А.С.Зуевым работах публицистического характера, авторы которых (И.Г.Романов, Д.Н. Верхотуров), по словам самого же Зуева, «зачастую страдают «модернизацией» исторического прошлого, перенося на него современные понятия о праве и суверенитете», и демонстрируют «плохое знание сути поднятых... вопросов»51.
Однако в целом «концепция завоевания» Сибири не получила поддержки большинства историков. Это констатирует исследователь новейшей сибирской историографии В.Н.Чернавская (считающая, что расширение Русского государства на восток было преимущественно мирным по характеру), это же честно признает и сам А.С. Зуев52. Реанимация «концепции завоевания» не находит большой поддержки, возможно, потому, что в этом вопросе, как выразился А.С.Зуев, «на сегодняшний день переосмысление носит скорее эмоциональный, нежели научный характер»53.
Показательна позиция известного якутского историка В.Н. Иванова. Проанализировав большой конкретно-исторический материал, он вновь пришел к выводу о предпочтительности для северо-востока Азии термина «вхождение», подчеркнув, что здесь «сочетались насильственные и мирные действия» при преобладании вторых54. А М.И. Ципоруха, автор одной из последних обобщающих работ по этой проблематике, хотя и дал своей книге «воинственное» название «Покорение Сибири», но счел нужным оговориться, что «в целом мирный характер присоединения Сибири к Руси и освоения Сибири русскими людьми очевиден для любого непредвзято настроенного исследователя»55.
Дальневосточный однофамилец А.С.Зуева - В.Н.Зуев, тоже, как отмечалось выше, далек от идеализации взаимоотношений русских и аборигенов, но тем не менее пришел к выводу, что «довольно частые военные конфронтации пришлых иноземцев и туземного населения не изменили в целом мирного вхождения необъятных территорий Сибири в состав Русского государства». А крупнейший исследователь истории русских географических открытий на севере Азии Б.П. Полевой, который менее всего был склонен к лакировке русско-туземных отношений в угоду каким-либо установкам, незадолго до своей кончины счел нужным отметить, что вооруженных конфликтов в ходе присоединения Сибири было «относительно не так уж много, чтобы они могли затормозить продвижение русских на новые земли»56.
А.С.Зуев приводит эти высказывания как пример «парадоксальности» и «противоречивости» суждений их авторов57. Но, может быть, для выводов В.Н. Зуева и Б.П. Полевого уместнее другие объяснения? Не являются ли они, в частности, свидетельством более глубокого проникновения исследователей в суть тех сложных и противоречивых событий, что происходили на севере Азии в конце XVI - начале XVIII вв.? Ведь даже среди наших западных коллег, традиционно рассматривавших присоединение Сибири к России как завоевание, ныне в этом вопросе нет единодушия. Многие из них, как подметил А.С. Зуев, «указывают на сочетание русскими в деле покорения Сибири военных акций и мирных методов (А. Краузе, Р. Кернер, Ю. Семенов, Дж. Ланцев, Г. Хуттенбах, Р. Пирс, Дж. Гибсон, Ю. Слезкин, А. Каппелер и др.)». А некоторые «в своих исследованиях и оценках акцентируют внимание на мирные формы взаимоотношений русских и коренных народов и не придают решающего значения военному завоеванию (С.Данн, Э.Данн)»58.
Точку в этом историографическом споре, видимо, ставить рано, однако то обстоятельство, что термин «присоединение» отвергают сторонники самых крайних, диаметрально противоположных точек зрения на историю вхождения Сибири в состав России, является еще одним свидетельством его предпочтительности перед другими. В «неопределенности», «расплывчатости», «нейтральности», «гибкости» термина «присоединение» - как раз его самая сильная сторона, позволяющая историкам разных «школ» и направлений оставаться на почве реальных фактов и при этом «не поступаться принципами». Интересы науки никак не пострадают, если, скажем, историки будут рассматривать включение Сибири в состав России в целом как «присоединение» и одновременно, излагая ход связанных с ним событий, определять их как «завоевание» или, допустим, «мирное вхождение» применительно к конкретным народам и регионам.
***
«Новые подходы» к истории Сибири конца XVI-XVII вв. не ограничиваются дискуссиями о характере включения Северной Азии в состав Российского государства. Сомнению начинают подвергаться, казалось бы, общепризнанные факты присоединения многих сибирских земель к России в XVII-XVIII вв. А.С.Зуев сформулировал специальные «параметры и критерии присоединения» и, руководствуясь ими, пришел к заключению, что, вопреки устоявшимся представлениям, ни «Корякская землица», ни Камчатка к началу XVIII в. еще не вошли в состав России, не говоря уже о Чукотке, которая до конца XVIII в. не входила «даже в сферу русского влияния». По мнению А.С. Зуева, основанием, позволяющим считать те или иные земли «присоединенными» не могут считаться в отдельности ни «сам факт появления на ней русских землепроходцев и объясачивания местного населения», ни «строительство на ней русских укрепленных пунктов», ни даже «объявление иноземцам «государева милостива слова» и приведения их к «шерти-присяге» («в любом случае это были номинальные акты, отражающие к тому же точку зрения лишь одной, русской стороны»). Согласно этой концепции, для того чтобы признать те или иные «землицы» и народы «присоединенными», необходим целый комплекс признаков: «наличие политико-правового акта о приеме в подданство и принятии подданства»; «реальное закрепление русских на присоединяемой территории путем строительства укрепленных пунктов и включении территории в русскую административную структуру» (т. е. «распространение на новые земли и новые народы постоянно действующей системы русского государственного управления»); «стабильное взимание ясака без применения открытого насилия»59.
Надо заметить, что подобные точки зрения появлялись в нашей историографии и до А.С.Зуева, и применительно к самым различным регионам. В частности, на упоминавшемся «круглом столе» в Звенигороде в 1989 г. представитель Чечено-Ингушетии Я.З. Ахматов заявил, что «присоединение - это установление административной и государственной власти России на данной территории, а также границ». «Если та или иная территория попадает под юрисдикцию административных органов России, то это реальное присоединение, все, что было до этого, - просто взаимоотношения»60.
Близкую А.С. Зуеву, но более «умеренную» позицию по вопросу о критериях присоединения (отождествляемого с подданством) занимает В.В.Трепавлов, не рассматривающий, впрочем, конкретные сроки присоединения к России тех или иных районов Сибири. По его мнению, такими признаками применительно к XV-XVIII вв. являются: «включенность территории (народа) в высшую государственную символику..; налогообложение в пользу единого государства; распространение на данный регион действия общероссийского законодательства и подведомственность внутригосударственным инстанциям; принадлежность его (региона) к одному из административных подразделений государства... Вести речь о вхождении территорий в состав государства можно лишь с тех пор, как она обзаводится хотя бы тремя из перечисленных четырех критериев»61.
В суждениях этих исследователей немало резонного. Надо, в частности, согласиться с А.С. Зуевым, что нельзя смешивать «присоединение» и «освоение» территорий. Это действительно «совершено разные процессы», хотя в условиях Сибири нередко переплетавшиеся62. Но целиком его концепцию принять трудно. Если рассматривать под предложенным им углом зрения всю территорию Северной Азии, то «неподконтрольные» российской администрации районы можно обнаружить не только на Камчатке или в Корякин, но во многих других местах Сибири, и не только применительно к XVII-XVIII вв., но и к гораздо более поздним временам, включая, возможно, и наши дни63.
Нельзя не видеть, что, обвиняя сибереведов в «слабой проработке» и «максимальном упрощении» вопроса о присоединении к России новых земель, А.С.Зуев и его единомышленники опять впадают в противоположную крайность - в максимальное усложнение картины, доведение ее порой до абсурда. Историки, писавшие о присоединении сибирских земель к России в результате географических открытий на Севере Азии или военных походов служилых и промышленных людей XVII в., конечно же, отдавали себе отчет, что в данном случае речь может идти лишь о самой первой, начальной фазе присоединения, и ею, учитывая дальнейшее развитие событий, в некоторых случаях в самом деле становится «уже сам факт появления» русских на той или иной территории...
Как заметил В.В.Трепавлов, «каждый регион при своем пребывании в составе России проходил через несколько этапов: собственно присоединение (иногда в виде завоевания), т. е. установление российского подданства; постепенная инкорпорация в структуру государства; наконец, ассимиляция, которая со временем все более активизировалась...»64. С такой схемой с некоторыми оговорками можно согласиться, однако следует учитывать, что уже первый этап этого процесса - присоединение (пусть и в виде завоевания) - далеко не всегда акт единовременный и скоротечный. Он в свою очередь может быть разделен на определенные фазы - от попадания в «сферу влияния» до «прочного включения» в состав государства.
Примечательно, что А.С.Зуев в последних работах корректирует и уточняет свою трактовку понятия «присоединение». В вышедшей в 2009 г. монографии о Чукотке он пишет, что подразумевает под присоединением «как процесс, так и результат включения "чужой" территории и ее населения в состав какого-либо государства»65. С такой формулировкой уже не приходится спорить. Следует только добавить, что далеко не всегда процесс присоединения являлся непрерывным и необратимым. Выход каких-то территорий и народов из подчинения тому или иному государству (временный или окончательный) - не такое уж редкое явление в истории, однако утрата государством своих земель не может «отменить» факта их присоединения к нему в более ранние времена.
Если для изучения территориальных приращений государств Средневековья и Нового времени использовать лишь приведенные выше «критерии присоединения», то это может привести к хаосу в историографии, и не только сибирской. «Повиснут в воздухе» давно и вполне обоснованно принятые даты присоединения к России Среднего и Нижнего Поволжья, Башкирии, Украины и многих других земель; территорию Киевской Руси вообще придется ограничить узкой и к тому же «пунктирной» полоской (главным образом вдоль пути «из Варяг в Греки») и т.д. А главное, произойдет неоправданный разрыв с мировой практикой. Если у западноевропейских государств было принято считать своими владениями всего лишь открытые (и тут же покидаемые) их экспедициями острова и земли, то почему правомерность подобных действий нельзя признать за Россией в ходе русских географических открытий на севере Азии?
То, что новые концепции присоединения не учитывают международно-правовой аспект проблемы - их самое уязвимое место. В.В.Трепавлов, правда, делает оговорку относительно XVIII ст.: по его мнению, с этого времени «можно также учитывать закрепление территорий за Россией в результате международных договоров»66. В последней монографии А.С.Зуева (2009 г.), где позиция автора по всему комплексу вопросов, связанных с присоединением Сибири, представлена в более смягченном, чем ранее, виде, также идет речь о «международно-правовых понятиях» XVIII в. (Они, по признание Зуева, все же дают России основание считать Чукотку своей территорией по крайней мере с 1779 г., когда Екатерина II издала указ о принятии чукчей в свое подданство)67. Однако надо заметить, что основные нормы международного территориального права были выработаны в мире еще до XVIII в. и тогда же был определен «набор» действий государства, необходимый для приобретения новых территорий.
Здесь будет уместно предоставить слово А.Ю.Плотникову, рассматривавшему историю формирования дальневосточной границы России как раз сквозь призму международного права. Он отмечает, что «практика территориальных приобретений» Нового времени, сформировавшаяся в своих основных, базовых принципах к середине XVII столетия... исходила из двух возможных способов «легального» присоединения территории: «первоначальное приобретение» «ничейной», не принадлежавшей до этого другому государству земли, и «производное приобретение», при котором к новому владельцу (государству) переходят территории, ранее уже входившие в состав другого государства. Первый способ, получивший название «первичного завладения», относился прежде всего к приобретению колоний и других новых «ничейных территорий». Принцип состоял в том, что первый, кто открыл неизвестную до этого землю и, хотя бы номинально, завладел ею, и является ее собственником». «Если, - продолжает А.Ю.Плотников, - в период Великих географических открытий (XV-XVI вв.) для приобретения «ничейной земли» было достаточно увидеть ее в океане и нанести на карту, чтобы она была признана владением государства, ее открывшего», то в XVIII— XIX вв. «этого было уже недостаточно (хотя и давало большие преимущества, если у государства-претендента имелись убедительные доказательства такого первооткрытия)68.
Конкретный пример несоответствия приведенных выше «признаков присоединения» историческим реалиям - Аляска. Если исходить из предложенных А.С. Зуевым «параметров и критериев», то, за исключением ряда островов и отдельных участков побережья, она никоим образом не может считаться присоединенной к России. Между тем статус Аляски как российского владения был подтвержден (с определением границ) международными конвенциями, и продана она была тоже в соответствии с общепринятыми в то время правовыми нормами как принадлежавшая России69.
* * *
И еще один аспект «проблемы присоединения». В новейших исследованиях все чаще подчеркивается необходимость отказаться от «руссоцентристского» подхода к присоединению нерусских земель к России, содержатся призывы «взглянуть на это дело... глазами... аборигенов», «тщательно проанализировать различия во взглядах на статус пребывания в составе России у русских властей и у присоединенных народов. Приводятся конкретные примеры, когда «категория подданства» в силу своей абстрактности, «не воспринималась адекватно коренными сибиряками», не осознающими «частью какой колоссальной державы стали»70.
Такой подход, конечно же, надо признать полезным, особенно для изучения ментальностей эпохи, но, во-первых, вряд ли количество «сторон» здесь следует ограничивать лишь двумя (русская власть и нерусские народы). Не менее интересно узнать, как понималось «пребывание в составе России» и в широких слоях русского народа. И, во-вторых, было бы неверным придавать субъективным представлениям о подданстве решающее значение в вопросе о вхождении (или невхождении) какого-то народа или какой-то территории в состав России. В данном случае будет предпочтительнее смотреть на проблему не с какой-то одной стороны, а со всех, глазами не только русских и аборигенов, а прежде всего - своими, т. е. стремиться подходить к вопросу объективно.
Жители Воронежа в XVII в., отправляясь в Москву, говорили, что пошли «на Русь», сибиряки даже в XIX - начале XX в. (а многие и по сей день) дистанцируют себя от «Расеи», донские казаки в «Повести об Азовском осадном сидении» называли места своего обитания частью «Московския области». Это общеизвестно, но вряд ли дает основание ставить под сомнение факт нахождения в составе России Воронежского уезда в XVII в., Сибири - в ΧΙΧ-ΧΧ вв., а территорию Войска Донского считать полностью инкорпорированной в состав Московского государства уже к середине XVII в.
При всех разногласиях с вышеназванными исследователями спор у нас получается не столько сущностный, сколько терминологический. Это типично для последнего времени с его «переоценками ценностей». Не случайно историки все чаще вспоминают слова Рене Декарта: «Определимся в терминах, и половина человеческих споров исчезнет»71... Научная терминология в гуманитарной сфере - вещь, как правило, довольно условная, и редкий термин может с абсолютной точностью отразить все многообразие, всю сложность процессов и явлений, с которыми его связывают. Когда на уже не раз упоминавшемся «круглом столе» в Звенигороде в 1989 г. была подвергнута сомнению правомерность употребления применительно к далекому прошлому термина «многонациональное государство», А.А.Преображенский заметил: «Историки, применяя это понятие, сознают его условность. Но более удачного определения пока не предложено...»72.
Термин - это почти всегда упрощение, условность, допускаемая ученым, чтобы выделить главное в изучаемых событиях и явлениях и при этом быть понятым коллегами. Терминология должна облегчать работу исследователя, а не осложнять ее. Поэтому попытки изменить устоявшуюся терминологию оправданны лишь тогда, когда к тому имеются очень веские основания. В случае же с понятием «присоединение» такие основания усмотреть трудно, они порою надуманны, и наглядное подтверждение этого - некоторые высказывания самих сторонников его новых, «усложненных» трактовок.
Так, В.В.Трепавлов пришел к следующему заключению: «Б составе Российской державы на протяжении четырех столетий существовали территориальные подразделения с неодинаковым юридическим статусом. Например, в XIX - начале XX в., наряду с губернско-уездным делением, имелись казачьи войска, горные и пограничные округа, протектораты. Ранее существовали еще и «царства» на месте завоеванных татарских ханств, а также различные вассальные владения. Подобная «многослойность», очевидно, характерна вообще для имперской государственности»73. И если исходить из этого, совершенно справедливого положения, то напрашивается такой вывод. Присоединение различных территорий к какому-либо государству может осуществляться в самых различных формах. Оно бывает сразу же полным и абсолютным, с быстрым включением в административную систему государства (по отношению к иноязычным народам - случай довольно редкий). Но и вассалитет, и протекторат, и включение в сферу деятельности своей администрации, и т. д., и т. п. - все это тоже формы присоединения, означающие лишь соответственно разную степень подчиненности территорий данному государству на тот или иной момент.
Объединение различных способов установления подчиненности одним термином «присоединение» вовсе не означает отказа от их специального изучения применительно к каждому региону России в различные исторические периоды. Но такая работа не является чем-то принципиально новым для наших историков. Она, например, давно находит отражение на исторических картах, когда территории, находившиеся в вассальной (или иной неполной) зависимости, окрашены тем же цветом, что и основная территория государства, но не сплошь, а штриховкой или иными изобразительными средствами, показывающими особый статус региона в составе России. Работу в этом направлении надо, конечно продолжать и совершенствовать, но желательно не терять при этом способности «видеть за деревьями лес», не тонуть в частностях, забывая о главном.
Заканчивая же данный очерк и оставаясь в рамках традиционной терминологии, остается еще раз констатировать, что присоединение Сибири к Российскому государству было сложным, но естественным и неуклонным процессом, растянувшимся более чем на столетие и в основном завершившимся к концу XVII - началу XVIII вв.
1См.: Никитин Н.И. Новые книги о Земле Югорской // Проблемы истории России. Вып. 3: Новгородская Русь: историческое пространство и культурное наследие. - Екатеринбург, 2000. С. 404, 409.
2Плигузов А.И. Первые русские описания Сибирской земли // ВИ, 1987, № 5. С. 39; Югорск. От легенды до точки на карте. - Екатеринбург, 1997. С. 12-14.
3Очерки истории Югры. - Екатеринбург, 2000. С. 103-107.
4Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. 2-е изд. - Новосибирск, 1986. С. 205-260, 263-264.
5Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. - М.-Л., 1937. С. 266-278; История Сибири с древнейших времен до наших дней. В пяти томах. Т. 2. - Л., 1968. С. 30.
6История Сибири... Т. 2. С. 32-34, 42-44;
Очерки истории Коды. - Екатеринбург, 1995. С. 102-103;Шишков А.Т. Кистории возникновения в конце XVI в. первых русских городов и острогов на восточных склонах Урала // Уральский сборник. История. Культура. Религия. - Екатеринбург, 1997. С. 177.
7Александров Β.А. Русское население Сибири XVII - начала XVIII в. (Енисейский край). - М., 1964. С. 17-18.
8Миллер Г.Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 286-299; История Сибири... Т. 2. С. 34-35; Скрынников Р.Г. Указ. соч. С. 276-278; Вершинин Е.В., Шашков А.Т. Участие служилых остяков Кодского княжества в военных походах конца XVI - первой трети XVII в. // Западная Сибирь: прошлое, настоящее, будущее. - Сургут, 2004. С. 18-19.
9История Сибири... Т. 2. С. 36; Сергеев В.И. Основание Кузнецка и его уезда в Западной Сибири // Вопросы истории хозяйства и населения России XVII в. Очерки по исторической географии XVII в. - М., 1974. С. 296-307.
10Копылов А.Н. Русские на Енисее в XVII в. - Новосибирск, 1965. С. 22-23; Бродников А. Енисейский острог. Очерки из истории города и уезда. - Красноярск, 1994. С. 18-21; Старков В.Ф. Очерки истории освоения Арктики. Т. 2. Россия и Северо-восточный проход. - М., 2001. С. 18-19.
11Бахрушин С.В. Научные труды. Т. 3. Ч. 1. - М., 1955. С. 150; Т. 4. - М., 1959. С. 18-22; Александров В.Л. Русское население Сибири... С. 20-37.
12Вернадский Г. Государевы служилые и промышленные люди в Восточной Сибири XVII в. // ЖМНП, 1915, № 4.
13См.: Никитин Н.И. Проблеме соотношения вольнонародной и правительственной колонизаций Сибири конца XVI - начала XVIII веков в дореволюционной и советской историографии // Проблемы источниковедения и историографии Сибири дооктябрьского периода. - Омск, 1990. С. 6-16.
14Якутия в XVII в. (Очерки). - Якутск, 1953. С. 26-38.
15Typaeв В.А. Первая русская экспедиция на Тихий океан. Опыт изучения и проблемы // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIX вв. (Историко-археологические исследования). Т. 1. - Владивосток, 1994. С. 4-29; Чернавская В.Н. «Восточный фронтир» России XVII - начала XVIII века: Историко-историографические очерки. - Владивосток, 2003. С. 49-53.
16Якутия в XVII в. С. 45.
17См.: Окладников А.П. Очерки из истории западных бурят-монголов. - Л., 1937.
С. 95-97; Якутия в XVII в. С. 43-48; История Сибири... Т. 2. С. 48.
18См.: Белов М.И. Арктическое мореплавание с древнейших времен до середины XIX в. - М., 1956; Чернавская В.Н. Указ. соч. С. 92-121.
19Бахрушин С.В. Научные труды. Т. 3. Ч. 1. С. 154; История Сибири... Т. 2. С. 51-53; Александров В.А. Россия на дальневосточных рубежах (вторая половина XVII в.) 2-е изд. - Хабаровск, 1984. С. 19-22.
20См.: Леонтьева Г.А. Землепроходец Ерофей Павлович Хабаров. - М., 1991. С. 11-80.
21Полевой Б.П. Изветная челобитная С.В.Полякова 1653 г. и ее значение для археологов Приамурья // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIX вв. (Историко-археологические исследования). Т. 2. - Владивосток, 1995. С. 7-54; Артемьев А.Р. Города и остроги Забайкалья и Приамурья во второй половине XVII-XVIII вв. - Владивосток, 1999. С. 17-34; Вершинин Е.В. Землепроходец Петр Иванович Бекетов // ОИ, 2003, № 5. С. 46,49.
22Артемьев А.Р. Формирование геополитических интересов России на Дальнем Востоке и присоединение к ней Приамурья и Приморья (середина XVII в. - 1860 г.) // Русская Америка и Дальний Восток (конец XVIII в. - 1867 г.). - Владивосток, 2001. С. 288.
23См.: Спасский Г. Сведения русских о р. Амур в XVII столетии // Вестник Русского географического общества. 1853. Ч. 7. Кн. 2. С. 40; Русско-китайские отношения в XVII в. Т. 1. - М., 1969. С. 135, 195, 200, 213, 478; Александров В. А. Россия на дальневосточных рубежах. 2-е изд. С. 120-121; Мясников B.C. Империя Цин и русское государство в XVII в. - М., 1980. С. 135, 273, 274; Беспрозванных Е.Л. Приамурье в системе русско-китайских отношений (XVII-середина XIX в.). - М., 1983. С. 26,28,29; История внешней политики России. Конец XV-XVII век. - М., 1999. С.258-259.
24Александров В.А. Россия на дальневосточных рубежах. 2-е изд. С. 39-42; Александров В.А., Покровский Н.Н. Власть и общество. Сибирь в XVII в. - Новосибирск, 1991. С. 334-335.
25История Сибири... Т. 2. С. 53-54; Беспрозванных Е.Л. Указ. соч. Гл.1; Александров В А. Россия на дальневосточных рубежах. 2-е изд. С. 148-150; Артемьев А.Р. Города и остроги Забайкалья. С. 108; История внешней политики России. Конец XV-XVII век. С. 272, 276.
26Курилов В.Н., Люцидарская А.А. К вопросу об исторической психологии межэтнических контактов в Сибири XVII в. // Этнические культуры Сибири. Проблемы эволюции и контактов. - Новосибирск, 1986. С. 32.
27См.: Иванов В.Н. Вхождение Северо-Востока Азии в состав Русского государства. - Новосибирск, 1999. С. 63.
28См.: Оглоблин Н.Н. Сибирские дипломаты XVII в. // «Исторический вестник», 1891, № 10; Спафарий Н.М. Сибирь и Китай. - Кишинев, 1960; Ефимов А.В. Из истории великих русских географических открытий. - М., 1971. С. 28; Леонтьева Г.А. Землепроходец Ерофей Павлович Хабаров. С. 58.
29См.: ЧОИДР. 1891. Кн. 3. С. 15; Леонтьева Г.А. Якутский казак Владимир Атласов - первооткрыватель земли Камчатки. - М., 1997.
30См.: Зуев В.Н. Отечественная историография присоединения Сибири к России. Учебное пособие. - Новосибирск, 2007. С. 32-33, 42-43, 53.
31Шунков В.И. Некоторые проблемы истории Сибири (К созданию «Истории Сибири») // ВИ, 1963, № 10. С. 66-67.
32Башарин Г.П. Некоторые вопросы историографии вхождения Сибири в состав России. - Якутск, 1971. С. 4-5, 25, 44, 67-68 и др.
33См.: Горюшкин Л.М., Миненко Н.А. Историография Сибири дооктябрьского периода (конец XVI - начало XX в.). - Новосибирск, 1984. С. 31; Никитин Н.Н. История Сибири в трудах С.В. Бахрушина // Проблемы социально-экономической истории феодальной России. К 100-летию со дня рождения чл.-корр. АН СССР С.В.Бахрушина. - М„ 1984. С. 42-43; его же. Русские землепроходцы в Сибири. - М., 1988. С. 40.
34Зуев А.С. Сибирь: вехи истории (XVI-XVII вв.). - Новосибирск, 1998. С. 72- 73; его же. Характер присоединения Сибири в новейшей отечественной историографии // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Вып. 1. Культурный космос Евразии. - Новосибирск, 1999. С. 124-136; его же. Присоединение крайнего северо-востока Сибири к России: военно-политический аспект. Вторая половина XVII-XVIII век. Автореф. докт. дисс. - Томск, 2005.
35См.: Зуев А.С. Отечественная историография присоединения Сибири к России. С. 95, 104.
36История и историки. - М., 1995. С. 9, 17.
37Там же. С. 44-45.
38Сахаров А.Н. Древняя Русь на путях к «Третьему Риму». - М./2006. С. 105- 106.
39Трепавлов В.В. «Белый царь»: образ монарха и представления о подданстве у народов России XV-XVIII вв. - М., 2007. С. 102, 105-109.
40Русские в Евразии XVII-XIX вв. Миграции и социокультурная адаптация в иноэтничной среде. - М., 2008. С. 280-283.
41Зуев А.С. Отечественная историография присоединения Сибири к России. С. 93- 94.
42См. там же. С. 105.
43См.: Горюшкин Л.M. О характере колониальной зависимости Сибири в эпоху капитализма // Бахрушинские чтения 1971 г. - Новосибирск, 1972. С. 66-67; Вершинин Е.В. Воеводское управление в Сибири (XVII век). - Екатеринбург, 1998. С. 9. В современных справочных изданиях основное значение слова «колония» определяется так: «Страна или территория, находящаяся под властью иностранного государства (метрополии), лишенная политической и экономической самостоятельности и управляемая на основе специального режима» (Российский энциклопедический словарь / Под ред. А.М.Прохорова. Кн. 1. - М„ 2001. С. 709).
44Цит. по: Сибирь в составе Российской империи. - М., 2007. С. 18.
45Зуев А.С. Русские и аборигены на крайнем северо-востоке Сибири во второй половине XVII - первой четверти XVIII вв. - Новосибирск, 2002. С. 41, 155-158.
46См.: Зуев А.С. Отечественная историография присоединения Сибири к России. С. 94.
47См. там же. С. 76-78, 90.
48Древний город на Оби: История Сургута. - Екатеринбург, 1994. С. 94. Аналогичные случаи отмечались и в других регионах, например в Среднем Поволжье. Жители «горной» стороны Волги (марийцы, чуваши) во время «Казанской войны» приняли российское подданство хоть и под угрозой военного насилия, но без сопротивления. (См.: Трепавлов В.В. «Белый царь». С. 140; Русские в Евразии. С. 17-18).
49На базе своей диссертации Ш.Сили подготовил монографию «Концепции овладения Сибирью в русской и советской историографии», которая вышла на венгерском языке в 2005 г. Ее основные положения на русском языке см.: Новые направления и результаты в международных исследованиях по русистике. - Будапешт, 2005. с. 74-82.
50См.: Зуев А.С. Отечественная историография присоединения Сибири к России. С. 93, 95, 103-104.
51Там же. С. 106-107.
52Чернавская В.Н. «Восточный фронтир» России XVII - начала XVIII века: Ис- торико-историографические очерки. - Владивосток, 2003. С. 9, 39; Зуев А.С. Отечественная историография присоединения Сибири к России. С. 106.
53Зуев А.С. От завоевания к вхождению, или Как присоединяли Сибирь к России советские историки // «Родина», 2000, №5. С. 61-63.
54Иванов В.Н. Вхождение Северо-Востока Азии в состав Русского государства. - Новосибирск, 1999. С. 20-21, 149.
55Ципоруха М.И. Покорение Сибири. От Ермака до Беринга. - М., 2004. С. 6.
56Зуев В.Н. К вопросу об изучении так называемой «чукотской войны» (30-70-е гг. XVIII в.) // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIX вв. (Историко-археологические исследования). Т. 2. - Владивосток, 1995. С. 231-232; История Русской Америки. Т. 1. -М., 1997. С. 16-17.
57Зуев А.С. Отечественная историография присоединения Сибири к России. С. 98.
58Его же. Присоединение крайнего северо-востока Сибири к России... Автореф. докт. дисс. С. 15. См. также: Ананьев Д.А. История Сибири конца XVI - первой половины XIX в. в англо-и германоязычной историографии (XX в.). Автореф. канд. дисс. - Новосибирск, 2007. С. 17.
59Зуев А.С. Русские и аборигены на крайнем северо-востоке Сибири... С. 166— 175, 184; его же. Присоединение крайнего северо-востока Сибири к России... Автореф. докт. дисс. С. 44-45.
60История и историки. - М., 1995. С. 35,59.
61Трепавлов В.В. Формирование системы отношений между Центром и национальными окраинами в России (XVI-XX вв.) // Россия в XX в.: Проблемы национальных отношений. - М., 1999. С. 116-117; его же. История Ногайской Орды. - М., 2001. С.634; его же. «Белый царь». С. 134.
62Зуев А.С. Характер присоединения Сибири в новейшей отечественной историографии. С. 130.
63Кажется, никто из исследователей не оспаривает того факта, что север Западной Сибири в начале XX столетия являлся частью России. Но вот каким увидел его в районе рек Вах, Таз, и Пур известный географ В.Н.Скалон в конце 1920-х гг.: «Село Ларьяк - главный форпост советской культуры на Вахе. Здесь сельсовет, фактория, интегральный кооператив, школа, больница. А дальше за стеной красивого бора - болота, перелески, болота на сотни верст, пустынные, унылые, не охваченные даже картой, где далеко не всегда была нога русского. Кромка бора - фактическая граница влияния сельсовета... А дальше неписанные и неописанные пространства - владения туземных магнатов» (цит. по: Скалон В.Н. Русские землепроходцы XVII века в Сибири. 2-е изд. - Новосибирск, 2005. С. 14). Аналогичные ситуации наблюдались и в других районах Сибири. Так, в 1889 г. на одном из притоков Колымы были обнаружены якутские роды, «уклонявшиеся от благ подданства Российского государства» (Трепавлов В.В. «Белый царь». С. 184).
64Трепавлов В.В. Присоединение народов России и установление российского подданства (проблемы методологии изучения) // Этнокультурное взаимодействие в Евразии. Кн. 2. - М., 2006. С. 198.
65Зуев А.С. Присоединение Чукотки к России (вторая половина XVII-XVIII век). - Новосибирск, 2009. С. 19
66Трепавлов В.В. «Белый царь». С. 135.
67Зуев А.С. Присоединение Чукотки к России. С. 242-243, 399.
68Плотников А.Ю. Русская дальневосточная граница в XVIII - первой половине XX века: Двести пятьдесят лет движения России на Восток. - М., 2007. С. 11-13.
69История Русской Америки. Т. II. - М., 1999. С. 420-436; Плотников А.Ю. Указ. соч. С. 35-45, 87-93.
70Зуев А.С. Характер присоединения Сибири в новейшей отечественной историографии. С. 132; Трепавлов В.В. Присоединение народов к России и установление российского подданства. С. 198; его же. «Белый царь». С. 7, 183.
71Маркедонов С. Заколдованное слово // «Родина», 2004, № 5. С. 22
72История и историки. - М., 1995. С. 43.
73Трепавлов В.В. Присоединение народов к России и установление российского подданства. С. 202; его же. «Белый царь» С. 202 (курсив наш. - Авт.).
<< Назад Вперёд>>
