1. Общие предпосылки и основные тенденции развития агрокультуры и агротехники
Культура сельского хозяйства и прежде всего земледелия совершенно особая область материальной культуры человечества. Ее развитие обусловлено рядом закономерностей общего характера.
Главной отличительной чертой прошлой деятельности человека в области земледелия является чрезвычайно слабая взаимосвязь между вложением труда и интеллекта в земледелие, с одной стороны, и результатом этой деятельности в виде урожая тех или иных культур или продуктивности земледелия в целом — с другой. Указанная взаимосвязь имеет стохастический, или вероятностный, характер и прослеживается лишь в масштабе громадных хронологических периодов, на итогах земледельческой практики многих поколений людей.
Это обстоятельство имеет решающее воздействие на облик культуры аграрного производства, на характер и механизм ее функционирования. Основа аграрной культуры — совокупный человеческий опыт, который накапливался десятками поколений непосредственных производителей в виде бесконечной череды удач и бедствий сельского хозяйства. Но перед каждым поколением крестьян-земледельцев этот опыт предстает в императивной форме традиции и обычая. Особая императивность традиции и обычая в области аграрной культуры проистекает из несоизмеримости масштабов жизненного практического опыта каждого индивида-земледельца и совокупного опыта многих: поколений крестьян. Таким образом, традиции и обычаи составляли основной фонд аграрной культуры. Их безраздельное господство сочеталось с безжалостным отрицанием в народной земледельческой практике всех индивидуальных начинаний и новаций как не прошедших многовековой проверки практикой земледелия вообще и механизмом колебаний погодных условий в частности. Поэтому аграрной культуре докапиталистических обществ свойственны особый консерватизм и медленные темпы развития.
Русский крестьянин эпохи позднего феодализма, как и все земледельцы средних широт, ориентировался в целом на большой и сложный комплекс традиций земледелия, завещанный ему предшествующими поколениями. Документы XVIII в. фиксируют удивительное единообразие в приемах ведения земледелия в пределах отдельных: регионов с коренным русским населением. Так, в топографическом описании Ярославской губ. (1798 г.) читаем: «Способ хлебопашества и земледельческие орудия везде одинаковы»1 . Русские агрономы и помещики-экспериментаторы XVIII в. подмечали бросающиеся в глаза проявления этой тенденции: крестьяне «больше следуют старым обычаям», иногда (в отношении, например, сроков сельскохозяйственных работ) просто вступая в противоречие со здравым смыслом 2.
В условиях Европейской России стойкость и консерватизм традиционных приемов земледелия были усугублены рядом фундаментальных обстоятельств.
Во-первых, здесь были наиболее неблагоприятные в Европе природно-климатические условия. Обширные плоские, поросшие бесконечными лесами, малоплодородные равнины были в зоне так называемого избыточного увлажнения, с характерными резкими скачками температур в осенне-весенние периоды. Наоборот, не менее обширные черноземные и степные районы были извечно под угрозой засух, с теми же скачками температур в осенне-весенние периоды. Русское крестьянство, осваивая бескрайние земельные просторы Восточноевропейской равнины, на каждом этапе развития общества получало уровень урожайности основных земледельческих культур, явно несоизмеримый с громадной массой вложенного труда. Это издавна побуждало крестьянина к максимальной осторожности в «технологии» земледелия, т. е. делало его еще более приверженным традиции и обычаю, заставляло его в стремлении к росту прибавочного продукта идти преимущественно лишь по пути постоянного расширения производственных площадей. В этом, на наш взгляд, кроется объективная обусловленность преобладания экстенсивного пути в развитии земледелия, которое в период феодализма в конечном счете приводило к освоению и вовлечению в орбиту агрикультуры огромных земельных пространств, что само по себе имело важнейшее историческое значение. В этом противоречивая диалектика развития русского земледелия.
Вместе с тем сам путь экстенсивного развития земледелия был далеко не прост. Во все исторические эпохи в пределах Восточноевропейской равнины было мало почв, наиболее благоприятных для земледелия. Крайняя пестрота качества почвенного слоя земли, лоскутный характер локализации плодородных земель характерны практически для всей нечерноземной полосы. Типичным примером может служить Тверская губ.3 В северных же районах (Вологодской, Архангельской губ.) плодородие почв еще более мозаично. Существенные различия почв и плодородия были и в ряде иных районов России (север и юг Нижегородской, Тульской, Рязанской, Тамбовской, запад и восток Орловской, Саратовской губ. и т. д.)
Каждому определенному моменту в развитии производительных сил соответствовали свои экономические критерии плодородия. Медленный, но тем не менее вполне ощутимый внутриформационный прогресс агротехники и агрикультуры делал возможным на том или ином этапе развития вовлечение в производство земель, совсем еще недавно полностью непригодных для этого. Таким образом, с каждым существенным сдвигом в развитии производительных сил площадь более или менее плодородных земель в делом увеличивалась. Вместе с тем этот рост сравнительно плодородных земель отнюдь не был пропорционален общему росту производительных сил, поскольку с течением времени плодородие земель при довольно частом отсутствии должных вложений в землю труда и капитала падало, так как земли постепенно «выпахивались», становились бесплодными.
Отсутствие должных компонентов интенсификации земледелия помимо названных обстоятельств усугублялось еще и социальным фактором — феодальной эксплуатацией. По словам К. Маркса, истощает землю прежде всего угнетение земледельца4. В условиях русского земледелия этот фактор играл особо существенную роль, поскольку в эпоху крепостничества объем изымаемого прибавочного продукта в отдельные исторические периоды достигал критических размеров.
Примерно с середины XVIII в. помещичий гнет непосредственно начинает сказываться на уровне агрикультуры крестьянского, а отчасти и помещичьего (господского) хозяйства. Ученый наблюдатель-путешественник Василий Зуев, описывая сельское хозяйство под Мценском, подчеркивал, что «когда придет время жать, то, убирая господский хлеб, крестьянин со своим почти отчаивается»5. В прениях в Уложенной комиссии 1767 г. депутат Иван Чупров приводил яркие примеры чисто агротехнических следствий неумеренной барщины. Так, на пространстве от Архангельска до Москвы в июне 1767 г. только одни помещичьи крестьяне не пахали паровое поле ни разу. Запоздалая пахота «засохлой земли», требуя чрезмерных трудовых затрат при нарушении сроков обработки и сева, дает губительные результаты. Депутат Маслов отмечал в Комиссии 27 мая 1768 г., что помещики в ряде случаев подрывают хозяйственные ресурсы непосредственного производителя, даже не выходя из рамок наиболее распространенной в 60-е гг. XVIII в. двухдневной барщины. «Есть же, — говорил он, — и такие владельцы: истребовавши на ту крестьянскую (барщинную. — Л. М.) работу, он может двумя днями наверстать на всю неделю и в два дни может неустроенною, без умеренности тяжкою работою всех крестьян поделать пешими — без лошадей — и привесть их в самое изнеможение»6. Видный агроном XVIII в. П. Рычков убеждал помещиков не заставлять крестьян на барщине обрабатывать больше 1,5 десятин на тягло во всех полях, иначе «землю нехорошо вспашет и будет безвременно жать и убирать в гумно»7. Те же доводы приводил и другой деятель агрономической науки XVIII в. А. Олишев: «что ж от обширнейших полей и великого посеву происходит? Ничего, кроме лишнего и бесполезного труда, а крестьянам крайнего раззорения и самой нищеты. Так что, не имея времени перёстроить свою землю, возят навоз на целизну», где он и «пропадает без пользы»8. Число таких свидетельств легко умножить. Русский крестьянин чаще всего не имел ни физических, ни экономических ресурсов .для восполнения плодородия земли.
В итоге воздействия и взаимодействия названных (как, впрочем и ряда иных) факторов на характер развития земледелия русское .крестьянство постоянно сталкивалось с необходимостью более или менее регулярно забрасывать старые, выпаханные земли и осваивать новые9.
Думается, что прежде всего эта особенность — ярко выраженная экстенсивность русского земледелия (да и не только русского)—лежала в основе существования общины и общинного землеустройства и землепользования крестьянства, в свою очередь усугублявших традиционализм русского земледелия. Индивидуальное крестьянское хозяйство на протяжении многих веков не стало полностью самодовлеющей и изолированной ячейкой производства. Периодическое включение коллектива общины в расчистку лесов, освоение целины, залежей в виде участия в различного рода «помочях» и т. п. оставалось в конечном счете важным элементом процесса воспроизводства.
Общинный быт, в свою очередь, особенно в период крепостничества, ставил крестьянскую инициативу в жесткие рамки традиции. В этих условиях роль индивидуального опыта еще чаще всего сводилась к минимуму. Лишь экстраординарные обстоятельства делали этот опыт явью, причем сразу же в масштабе всей общины. Тем не менее, постепенно накапливаясь в веках, подобные новации в конечном счете составили богатство местных особенностей агрикультуры, получили статус местной традиции или обычая.
Следовательно, в каждый исторический период в агрикультуре и агротехнике всегда присутствуют два компонента, два слоя. Основной слой — многовековой устоявшийся и незыблемый опыт поколений русских земледельцев в виде общепринятых норм, обычаев, традиций. Второй слой, гораздо более тонкий, быстро меняющийся в своем конкретном содержании, — опыт различного рода новаций, опыт, связанный главным образом с деятельностью индивидов.
В системе русской земледельческой культуры XVIII столетия (главным образом середины и второй половины) соотношение общих норм и местных особенностей уже определялось как старыми факторами, порождаемыми условиями натурального хозяйства, так и новыми, вызванными к жизни особенностями формирования в экономике России капиталистического уклада.
В эпоху, когда характер и условия развития классического феодального общества претерпевают резкие изменения, когда мощным фактором развития экономики становится промышленность с ее потенциальными возможностями обратного воздействия па производительные силы земледелия, извечный феодальный традиционализм агрикультуры в глазах передовых современников все ближе граничит с консерватизмом и даже косностью. Происходит постепенное возрастание роли индивидуального опыта, который становится достоянием тех или иных общностей.
Таким образом, соотношение в общей системе земледельческой культуры ее общерусских элементов и местных особенностей для XVIII в. является важнейшим ключевым моментом именно в силу того, что местные особенности теряют свой старый традиционализм.
В условиях растущего общественного разделения труда происходит умножение местных особенностей, в основе которых — либо сложное переплетение старых и новых факторов, либо исключительно новые экономические импульсы. Разумеется, это не исключает существования в русской агрикультуре к концу XVIII в. местных особенностей, так сказать, реликтового характера.
На более ранних этапах развития феодализма в основе «статуса»- как общих, так и местных особенностей лежал критерий, который, можно квалифицировать как практическую целесообразность, обусловленную, в свою очередь, критерием рациональности, трудовых усилий непосредственного производителя для получения: жизненно необходимых средств к существованию, способствующих более или менее расширенному воспроизводству. В условиях классового общества эти средства составляли совокупный объем необходимого и прибавочного продукта.
Критерий целесообразности практически и объективно формируется при максимальном учете местных природно-климатических условий. Если практически необходимый объем совокупного продукта дает даже примитивная обработка земли, то в основе такой деятельности лежит критерий целесообразности, основанный на максимальной эксплуатации плодородия земли и на натуральном характере хозяйства. Однако такие, образно говоря, реликтовые процессы и явления в XVIII в. наблюдаются лишь в регионах, сравнительно молодых с точки зрения освоения и накопленного опыта поколений. Это, как правило, южные степные и юго-восточные вновь осваиваемые районы с "русским и иным населением (например, Саратовское Поволжье)10. По мере накопления опыта такая практика исчезает. В целом же для эпохи феодализма критерий целесообразности интегрирует такие моменты, как: 1) затраты труда и бюджет рабочего времени, иначе говоря, степень совершенства того или иного производственного процесса; 2) объем необходимой продукции и даже остроту необходимости получения того или иного вида продукции земледелия; 3) соотношение объема производства данного продукта земледелия с остальными; 4) степень стабильности климатических условий. Наиболее важен этот критерий для оценки степени развития культуры земледелия в условиях прежде всего господства натурального хозяйства.
Понятие «уровень развития» агрикультуры для сельского натурального хозяйства, на наш взгляд, не применимо. Это понятие не рефлексивно, т. е. неизбежно подразумевает соотношение между собой различных уровней развития земледельческой культуры тех или иных местностей, регионов, целых стран и государств. Но такое соотнесение характерно и оправдано лишь для эпохи товарного хозяйства, и развитого общественного разделения труда, когда на рынке на основе закона стоимости сопоставляются качество и количество того или; иного товара, независимо от места его производства и затрат труда. Здесь есть единый критерий — общественно необходимые затраты труда, выраженные в стоимости товара. Стало быть, категория уровня развития культуры земледелия применима там и тогда, где и когда в силу развития общественного разделения труда функционирует товарное производство продуктов сельского хозяйства. Это понятие более высокого ранга, уже включающее в себя мерило практической целесообразности.
В XVIII в. в русском земледелии в основе местных особенностей агрикультуры лежали как старые критерии целесообразности, так и новые, порождаемые необходимостью товарного производства и конкуренции. На русском Севере, в частности в пределах Вологодской губ., в XVIII в. бытовал оригинальный «принцип севооборота на неполевых пахотных землях, т. е. вне трехпольного севооборота, описанный в 60-х гг. XVIII в. видным русским агрономом А. Олишевым. «На подсеках, — пишет он, — сеют ячмень весною вместе с рожью и, когда ячмень поспеет, то оной сожнут, а остальную ржаную озимь вытравят. В будущий год тут изрядная рожь родится — и так на одной •земле всегда два хлеба снимают»11. Казалось бы, этот интереснейший эксперимент может быть свидетельством интенсификации сельскохозяйственного производства, обусловленной ростом его товарности. Но вот в документах XVI в. (например, в записках А. Гваньини) мы наводим указания, в сущности на ту же практику смешанного посева ячменя с озимой рожью12. Ячмень с его коротким вегетативным периодом (всего от 6 до 9 недель) в условиях короткого лета и длительного светового дня был единственной надежной урожайной культурой, Однако господство монокультуры могло быть экономически целесообразным лишь при развитом общественном разделении труда и товарообмене. Сдвоенный посев ржи и ячменя, появившийся, видимо, ранее XVI в., был продиктован, таким образом, слабостью развития товарообмена, господством натурального хозяйства, т. е. необходимостью иметь в достатке основную продовольственную культуру — рожь, менее приспособленную к местным условиям. В основе данной специфики лежит, таким образом, фактор целесообразности и учет природно-климатических условий.
Однако местные особенности агрикультуры в XVIII в., главным образом во второй его половине, формируются и под влиянием новых факторов, генетически связанных с механизмом действия закона стоимости. Здесь уже вступает в действие критерий уровня развития агрикультуры.
Можно сопоставить влияние на культуру возделывания одного и того же сельскохозяйственного продукта разных факторов — традиционных и новых. В свое время А. Т. Болотов проделал такое сравнение на примере льна, взяв два района — Каширский уезд (Московской провинции) и Псковщину. В Каширском уезде лен разводили в силу «домашних потребностей», это был элемент воспроизводства натурального крестьянского хозяйства. Природно-климатические условия этого района для культуры льна были не весьма благоприятны. Земли большей частью покатые, почва серая с подслоем глины (так называемой «хомяковины»). Лен на такой почве короток стеблем (27—36 см), и былинка его довольно тонка. Часто он затягивается илом и проладает. Сеют лен в Каширском уезде в полях трехпольного севооборота на «ненавозной», «простой, только двоеной земле»13. Да и в яровом поле специально для льна землю не выбирают. Сеется лен либо по вспаханному сохой, т. е. по бороздам, полю с последующим боронованием, либо при посеве ограничиваются простой заборонкой. Время сева общее для всех яровых культур, очередность высева которых отчасти определяется и важностью в хозяйстве. Чаще сев бывает рано, примерно в половине мая (сам-то Болотов считает лучшее время сева льна около 20 июня). Густота сева очень большая, поэтому лен растет с тонким стеблем. Загущенность высева, возможно, объясняется тем, что лен в этих краях забивает сорняк «роженчик», который мало отличим внешним видом ото льна14. Кроме того, сами крестьяне стремятся к тому, чтобы стебель был тоньше, а стало быть, и пряжа. Теребят (т. е. вырывают с корнем) лен, когда созревают головки. Его сразу везут на двор и там «растыкивают по кольям» на несколько дней для первой обсушки. Потом снопики льна сушат в овинах, а иногда и в избах. После этого лен молотят, собирая семя, и выстилают на лугу на 3 недели или несколько дольше. Лежащий лен периодически переворачивают, однако иногда он на стлище загнивает. Далее снова следует сушка в овинах или избах. Наконец, лен мнут мялками, треплют, чистят и вяжут в вязки.
На Псковщине процедура возделывания льна гораздо сложнее и требует не столько большего времени, сколько внимания и тщательности в крестьянском труде. Во-первых, для льна выбирают особую землю. Вблизи селений («в ободворках») это лучшая земля — чернозем, серая, на худой конец, «суглея». Наилучшими считались низкие и влажные почвы. Часто под лен выделяли «новины», т. е. луговые земли и пожни. «На пашенной же земле, — писал А. Т. Болотов,— пашут и боронят... три раза и потом по забороненой в третий раз сеют и заборанивают в четвертый раз»15. На мягких землях ограничиваются двоением, но при многократном («прилежном») бороновании после каждой вспашки16. Сроки сева разные для разных почв: на глинистых и худых — около 4 июня, на «доброй земле» — за 7 или за 9 недель до Ильина дня, т. е. около середины июня. Сеют в тихую погоду, утром или вечером, не сразу после дождя, но и не в сушь. Сеют редко, не горстью (пястью), а тремя пальцами. Там, где сеялась бы четверть овса, льна идет четверик, т. е. примерно один пуд17. Лен вырастает высокий с толстым стеблем (естественно, во многом помогает здесь прополка). Урожай семян с десятины сам-3, сам-4, а волокна до 10 пудов (в урожайный год). В жаркую сухую погоду «берут лен еще недозрелый, когда только нижние листочки станут обваливаться». Снопы вяжут под самыми головками и у комля. Затем при хорошей погоде ставят в бабки по 10 снопов.
Лен мочат в речных заводях (реже — в больших лужах, прудах) для получения особого бело-серебристого оттенка будущей пряжи. На течении лен не мочат, так как песок «переедает» волокно. Кладут снопы рядками в воду друг на друга головками к берегу. Сверху накрывают хворостом, жердями и даже камнями. Через 2 дня, когда лен вздувается, его топчут ногами и погружают глубже в воду. Срок мочки зависит от погоды (5—9 дней). Ход вымокания льна крестьяне контролируют, сгибая прядок по 5 или 6, следя, ломается ли оболочка («костер») вся от корня до вершины или нет. Готовое волокно отделяется от костера целиком и делается как паутинка. Готовые снопы льна на сутки ставят к специальным кольям для подсушки. Потом выстилают на пологих, закрытых от ветра лугах, стараясь не перетолстить стлани, так как при толстом слое страдает белизна льна. Лежит лен недели 2—4 — точный срок зависит от проб. Готовый лен вяжут в большие снопы — «кубачи». Потом везут на гумно и кладут на подмостки кучами, накрыв ржаной соломой. Сушат лен и в избах, и в овинах. В овинах сушат обычно зимой, употребляя наиболее жаркие дрова. Потом лен мнут мялками, вычищают «перепалками», треплят, чистят, вяжут в связи по 20 фунтов. Лен готов к продаже.
Влияние товарного производства на агрикультуру явственно сказывается на процессе обработки снятого урожая льна. Головки не молотят, а срезают сначала самые крупные и красноватые на семена,, часто идущие на продажу. Перед мочкой лен сортируют по длине, отделяя короткий от длинного. При мялке льна его сортируют на 3 «разбора» (сорта)—белый или серебряный лен являлся лучшим и шел не столько на внутренний, сколько на внешний рынок. Лен так называемого водяного цвета или синеватого (от долгой мочки) считался вторым «разбором» и шел только на продажу. Наконец, третий сорт — черный или красный лен (от пересушки)—был наиболее хрупок и редко шел в продажу. Была и традиционная сортировка, обычная для всех районов. От трепания льна отходом служила пакля, а от чесания — так называемая верхница, из которой ткался хрящевый холст. Тонкое же льняное волокно каширских крестьян шло только на изготовление своей одежды.
Таким образом, в основе местных особенностей производства льна в Псковской губ. лежат благоприятные природно-климатические условия. Однако сложность и строгость агротехники принадлежат, несомненно, к новым явлениям, органично связанным с новым критерием— котировкой качества товара на рынке18.
Во второй половине XVIII в. псковский лен считался лучшим в. России, но он был дорог. Главное же — его было мало. Тем не менее в ряде районов России весьма ощущается влияние псковской агрикультуры льна, прежде всего в плане интенсификации процесса производства,— явление, качественно новое для XVIII столетия. Примером могут служить льноводческие районы Тверской губ. в частности, Кашинский уезд. По наблюдениям В. Приклоиского, здесь четко разделены два направления агрикультуры льна — местного, называемого «плаун» («плавун»), и привозного — псковского, который именовался здесь «ростун». Технология возделывания «псковика» была сложнее («ростун... имеет большие за собой старания», но сеют его здесь очень, много»).
«Ростуном» занималось исключительно помещичье хозяйство края, сбывая на рынок, в частности в Москву, тонкие льняные полотна высокого качества и льняные нитки, идущие на кружевные и плетеные изделия. Несмотря на то что псковские семена «ростуна» «теряли доброту» через каждые два года, помещики постоянно сеяли этот лен, пользуясь, правда, и «домашними ростунами» в довольно большом количестве. Норма высева «ростуна» гораздо меньше, чем местного льна, который сеялся «чаще ржи»19. Происходило это, видимо, потому, что «плавун» шел главным образом на масло. «Ростун» в господских хозяйствах обрабатывается гораздо тщательнее: «весьма прилежно за тем смотрят и стараются вычищать как можно чище». Треплют его несколько раз. Потом, если «не хорош», чешут специальными щетками из свиной щетины, оставляя «одну только жилку». «Чрез то приводят, что и худой лен бывает мягок и идет в тонкую нитку». При этом отход льняного волокна очень велик20. Такой лен очень дорог (пуд — 4 руб. в 60-е гг. XVIII в.) 21. Итак, влияние товарного производства на агрикультуру льна в Тверской губ. было очень сильным.
Более или менее близок к этому уровню был ярославский лен, а также лен из некоторых районов Владимирской губ. (Переяславль, Владимир, Киржач и др.)- Впрочем, технология возделывания была здесь, видимо, проще, а основную роль играли благоприятнейшие почвенно-климатические условия. В Переяславле господствовали очень редкие высевы льна, чтобы он рос «выше и чище». Брали его так же, как тверской «плавун», с прозеленью. Семена дозревали в «побочках» на поле22. В остальном технология была общей.
Растущая текстильная мануфактура очень быстро поглощала ресурсы льна в центре России. Уже в 50-х гг. XVIII в. крупные русские мануфактуристы в погоне за дешевым льняным сырьем обратили свои взоры в районы Нижегородского и особенно Казанского Поволжья. В 60-х гг. XVIII в. их закупочные операции фиксируются уже в западно-русских районах близ Полоцка, где льны не уступали своим качеством псковским, в Белоруссии и т. д. Таким образом, растущая потребность промышленности хотя и медленно, но способствовала повышению уровня агрикультуры льна в других районах. Это уже реальное проявление экономической действенности нового критерия в развитии материальной культуры, в данном случае культуры аграрного производства. Однако этот процесс был еще крайне замедленным, ибо прямым препятствием форсированному распространению агрикультуры льна и расширению его посевов была, в частности, консервативная система трехпольного севооборота. Лучший псковский лен сеялся в крайне ограниченных рамках ярового поля, теснимый необходимыми крестьянину другими яровыми культурами (овсом, ячменем и т. п.).
Не менее интересны и показательны процессы изменения агрикультуры конопли. Эта культура в XVIII в. получила широкое распространение в ряде губерний России (Калужская, Тульская, Орловская, Курская и др.), причем в силу не только благоприятных для нее природно-климатических условий, но и благоприятной рыночной конъюнктуры на конопляное масло и особенно на пеньку, имевшую спрос как на внутреннем рынке (благодаря интенсивному развитию парусно-полотняных мануфактур), так и на внешнем.
Технология возделывания конопли сравнительно несложна. Сеяли ее весной. В Орловской, Курской, Воронежской губ. обычная норма высева на «указную десятину» — 8—10 четвериков23. Считалось, что «на доброй земле надлежит сеять гораздо чаще, потому что оный хлеб растет однобыльно и чем чаще конопля, тем лучше бывает пенька». Загущенные посевы конопли достигали 16 четвериков на десятину24. Редкие высевы были рассчитаны на выращивание особо прочного волокна. Урожайность конопли в названных районах сам-6, сам-8. В более южных краях (Воронежская и др. губ.) —сам-3, сам-4. Пеньки при хорошем, урожае получали с десятины один берковец (10 пудов), иногда больше. В июне — июле брали «дергунец» — пустоцвет конопли, стебель которого раньше зреет. Он шел на тканье поскони — особо грубого полотна. Осенью драли всю коноплю и вязали в снопы, сушили в поле или в овинах25. В Нечерноземье коноплю часто сушили на специальных козлах в 4—5 рядов так, чтобы головки предыдущего ряда накрывались последующим. Высушенные головки обмолачивались, а семя шло на масло и семена. В Курской, Орловской губ. и в более южных районах коноплю молотили цепами и ставили копнами на поле на всю зиму. В марте—апреле замачивали недели две «в проточных реках и прудах», потом ставили в поле на сушку (около 10 дней)26. Затем так же, как и лен, обрабатывали в мяльцах, трепали трепалами, чистили и вязали в вязки для продажи.
Товарный характер производства конопли повлиял на интенсификацию ее возделывания. Повсюду, даже на тучных черноземах, это выразилось главным образом в обильном унавоживании отводимой под нее земли. Конопля — одна из немногих сельскохозяйственных культур, которая выдерживает большие дозы удобрений. На десятину посева конопли в лучших помещичьих хозяйствах вывозили свыше 3 тыс. пудов навоза. Обычно же старались, чтобы под коноплю навоза шло вдвое больше, чем под рожь. «Одинакой», т. е. малосемейный (что чаще означало бедный), крестьянин в Калужской губ. мог, например, ежегодно унавоживать не более трети десятины конопляника27. Помещики и отчасти крестьяне там, где это было возможно, стали практически весь навоз вывозить под коноплю. Ежегодные обильные удабривания давали устойчивую и высокую урожайность, но это не позволяло расширять площади, отводимые под коноплю. В ответах по Калужской провинции на анкету ВЭО прямо заявлялось о невозможности расширить посевы конопли «для того, что оную сеют на одобренных и на унавоженных землях, чего земледельцы за малоимением навоза исполнить не в состоянии»28. В конце XVIII в. во многих уездах Орловской губ. конопля в яровом поле занимала одно из основных мест, уступая по площади посева лишь таким культурам, как овес и греча (Карачевский, Севский, Мценский, Трубчевскин у., Брянский округ). Однако в большинстве уездов конопля составляла лишь 3—8% ярового поля. Препятствием для расширения уже в 80-х гг. XVIII в. в Орловской губ. посевов конопли в помещичьем хозяйстве, по мнению Болотова, была также нехватка навоза, что объяснялось недостаточным поголовьем скота 29.
Практика осенней вывозки навоза с последующей двукратной весенней вспашкой конопляников прослеживается в середине XVIII в. и в более южных однодворческих поселениях Слободской Украины, хотя здесь агрикультура конопли заметно уступала великороссийской. Конопля здесь была с тонким стеблем и низкая30. Естественное плодородие земель этого края периодически давало большие урожаи, в частности таких культур, как гречиха, весьма неприхотливая для этих мест и требующая минимальных затрат труда культура, а такжe большие урожаи тем более неприхотливых ржи и овса. Поскольку их производство имело вполне товарный характер, это толкало земледельцев на путь бесконечного расширения пахотных угодий за счет лугов и главным образом пастбищ. Последнее, в свою очередь, приводило к резкой нехватке кормов (и навоза).
В некоторых районах возделывания конопли довольно отчетливо видно, как традиционная технология выращивания и первичной обработки этой культуры подвергалась корректировке в силу особой товарной специализации продукта. Агрикультура уже подчинялась здесь не просто общим стоимостным критериям, а шла дальше, до приспособления к специфичности рыночной конъюнктуры. Так, в Калужской и особенно Рязанской губ. коноплю после сушки в овинах и обмолота семян сразу везли мочить в прудах и болотах, а иногда и реках. Конопля в рязанских землях бывала в воде по месяцу и больше. В Калужских краях, видимо, несколько меньше. Очевидцы писали,, что коноплю «потом, вынувши из воды, сушат в избах и мнут в ручных мяльцах». Так приготовлялся особо прочный вид пеньки, который на Рязанщине звали «моченец». «Моченец» шел в продажу преимущественно «для конопачения судов и в пряжу на неводы и бредни»31. Средняя цена такой пеньки в 60-е гг. XVIII в. — 40—45 коп.32
Сверхдлительное вымачивание волокна — это уже шаг к появлению в области товарного земледелия так называемых «секретов производства» (по аналогии с промышленностью), т. е. к выработке особой, уникальной технологии специализированного земледельческого труда.
Однако в XVIII в. роль таких «секретов производства» в возделывании уникального по тем или иным качествам сельскохозяйственного продукта, по сути, все еще играло неповторимое сочетание почвенно-климатических условий, впрочем, теперь уже усиленное культурой земледельческого труда. Притом, например, что в «сеянии и приготовлении» конопли в Калужской губ. отличий от других районов не было (т. е. все делали «равно как и в других провинциях»), конопля и соответственно пенька здесь выделывалась, пожалуй, лучшая в России. Единственное резкое отличие в производстве — чрезвычайно высокие нормы унавоживания конопляников. Вместе с тем в рязанских землях обработка десятины конопляника (т. е. весь цикл пашенных работ, уход за культурой вплоть до дерганья) стоила в 60-е гг. XVIII в. 2 руб., а в Калужской губ. такая же работа наймом оценивалась в 5 руб. с десятины . Разумеется, за этим стоит высокая интенсивность возделывания конопли. Недаром в ответах на анкету Вольного экономического общества по Рязани о возделывании конопли или льна сказано, что льна сеют мало, а «пеньки довольно», «а чтоб... прилагаемо было совершенное старание, сего сказать не можно». В Калужской провинции, наоборот, «весьма стараются о разведении пеньки». Даже не в «конопляных» районах, в частности в Тверской губ., где конопля давала неплохое семя на масло, резко повышалась интенсификация обработки земли. На конопляниках Кашинского уезда практиковалось «троение» пашни .
Таким образом, яркой спецификой культуры русского земледелия XVIII в. является усложнение и трансформация факторов, формирующих местные особенности агрикультуры. На традиционные факторы, в основе которых лежит критерий целесообразности, наслаиваются, а иногда даже подавляют их, новые факторы развития агрикультуры, формирующиеся под воздействием закона стоимости. В то же время вполне очевидно, что серьезнейшим препятствием повышения уровня агрикультуры был сложившийся на основе паровой системы земледелия трехпольный севооборот с его традиционным ассортиментом озимых и яровых культур. В рамках общинного землепользования и землеустройства это был еще и принудительный севооборот.
1ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 19178, л. 3 об.
2Труды Вольного экономического общества (далее — Труды ВЭО) 1766 ч II, ;.с. 107—108, 118, 170—171. В 1766—1775 гг. журнал назывался «Труды ВЭО»; в 1779—1794 гг. — «Продолжение Трудов ВЭО»; в 1795—1798 гг. — «Новое продолжение Трудов ВЭО». В настоящем очерке ссылки даются по первому названию журнала.
3Генеральное соображение по Тверской губернии, извлеченное из подробного топографического и камерального по городам и уездам описания 1783—1784 гг. Тверь, 1875, с. 47, 65, 73, 82, 119 и др.
4Архив К. Маркса и Ф. Энгельса, т. I. М., 1924, с. 276.
5Зуев В. Путешественные записки Василия Зуева от Санкт-Петербурга до Херсона в 1781 и 1782 гг. Спб., 1787, с. 105.
6Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII в. М., 1952, с. 75, 81.
7Рычков П. О земледелии. — Труды ВЭО, 1770, ч. XVI, с. 28.
8Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 110.
9Этот процесс с меньшей интенсивностью проявлялся в рамках территории с преобладанием наиболее плодородных земель, по они в XVIII в. были уже сравнительно редки в пределах исторического центра Русского государства. «Земля редко столь добра бывает, чтобы навозу не требовала».— Комов И. О земледелии. М., 1788, <с. -170.
10Труды ВЭО. 1767, ч. VII, с. 32—33
11Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 106—107.
12Кочин Г. Е. Сельское хозяйство на Руси в период образования Русского централизованного государства. Конец XIII — начало XVI в. М.—Л., 1965, с. 142.
13Двоение в русском земледелии — прием применения двукратного цикла обработки земли, т. е. пахоты и боронования. Отделяет такие циклы период «отдыха» земли (подпарки или пара).
14ВЭО, 1766, ч. II, с. 143, 144, 153, 212—213.
15Там же, с. 212—213 и далее.
1616 О посеве и приборе льна. По достоверным опытам написано для ее пр-ва [В. А. Тутолминой]. Спб., 1786.
1717 Четверть (мера объема) льна составляла 7—8 пудов, четверть овса — 3—4 пуда; в четверти 8 четвериков.
18Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 1—89.
19Там же, с. 8, 45, 84.
20Воздействие законов товарного производства иногда вело к еще более изощренной
первичной обработке льняной тресты и волокна. В Петрозаводской округе, по свидетельству Гарша, грубо расчесанный лен кладут в белую вощанку. Потом связывают суровой ниткой в большие пуки и кладут в погреб на 8 суток. Далее пуки льна последовательно трижды кладут под тяжелейший специальный каток, а в промежутках расчесывают каждый раз все более частым гребнем (последний уже подобен обычным гребням для волос). «Сей лен столь мягок, что коснувшись с закрытыми глазами к сырому шелку и к сему льну, чувством различить не можно». Такой лен сбывался для производства наилучших, тончайших батистов и других белых тканей. — Труды ВЭО, 1796, с. 254—256.
21Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 83.
22ВЭО, 1769, ч. XII, с. 114—115; 1767, ч. VII, с. 108-109.
23Указная, т. е. казенная, десятина равна 2400 кв. саж. (1,1 га).
24ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18 800; Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 139.
25Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 62—73.
26Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 27—32; 1768, ч. VIII, с 217
27Труды ВЭО, 1769, ч. XI; с. 119.
28Там же, с. 88.
29ЦГАДА, ф. 273, on. 1, д. 19 068. В Кромском у. конопля составляла в 1797 г.
25,3% ярового поля, в Севском у. — 21%, в Брянском округе — 21%, в Карачевском у. — 17%, в Трубчевском у. — 16% и т. д. Болотов А. Т. Замечания о неравенстве в нашем отечестве, а больше еще в карачевских местах скотоводства с земледелием. — Экономический магазин, ч. XVIII, 1784, с. 36—44.
30Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 81—98.
31Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 80—81; 1769, ч. XI, с. 115.
32Видимо, такая же специализация вырисовывалась и в Оренбургском крае, где коноплю вымачивали, по свидетельству П. Рычкова, даже 2 месяца. — Рычков П. Письмо о земледельстве в Казанской и Оренбургской губерниях, ч. II. — В кн.: Сочинения и переводы к пользе и увеселению служащие, 1758, июнь, с.- 518.
<< Назад Вперёд>>
