3. Земледельческие орудия и обработка почвы
Основным земледельческим орудием была в XVIII в., как и ранее, соха. Она имела традиционную, проверенную веками форму. Подавляющее большинство сох имело в XVIII в. отвальное устройство в виде перекладной («переметной») полицы (в XVIII в. ее называли палицей) для более экономного маневрирования в конце загонки у межи. Закончив борозду и развернув соху на 180°, крестьянин переменял отвал палицы с правого положения на левое, благодаря чему мог, не тратя время на заезды, начать прокладывать следующую борозду непосредственно рядом с только что сделанной. Общий вид великорусской сохи 50—60-х гг. XVIII в. зафиксирован в рисунке А. Т. Болотовым (см. рис. на с.65)1, а описание ее устройства в 1758 г. дал П. Рычков: «Состоит она, во-первых, из розсохи, для которой приискивают удобное дерево и выделывают из ней две развилины, на коих два сошника насаживаются. На оглобли вырывают от корени крючья из осинового дерева, а в них вдалбливается неширокая доска, в кою вкладывается вышеозначенная розсоха верхним кондом и утверждается в оглобленные крючья палкою, что называется валек, От сего валька вперед, разстоянием на аршин вдалбливается (между оглоблями. — Л. М.) палка длиною в аршин же, и называется поперешником. А к нему привязывают розсоху веревкою, кою именуют подвой, и утверждают по обе стороны (т. е. натягивают. — Л. М.) короткими палками, кои называют кляпы (кляп протыкает одну из веревок, и вращением кляпа ее свивают и натягивают, что вместе с тем сокращает веревку в длине; крепится кляп зацепом за другую половину веревки. — Л. М.) В подвой вкладывают брусок длиной вершков в пять и называется он кобылкой, на которую кладется железная палица, коя во время пашни прикладывается к обоим сошникам (попеременно. — Л. М.) валит вспаханную сошниками землю на одну сторону, чего ради и перекладывают ее на обе стороны. Лошадь в соху запрягают без дуги, но задевают гужами в оглобленные концы и кладут на нее (т. е. лошадь — Л, М.) седелку с поперешником»2. Вращая кляпы вокруг подвоя и закрепляя их, земледелец поднимает или опускает нижнюю часть рассохи и меняет тем самым угол наклона сошников. Таким образом, легко менялась глубина вспашки, что было особенно важным в нечерноземных районах, где часто толщина почвенного слоя резко колебалась, даже в пределах одного участка панши. Сошники могли быть без перьев и с перьями, представляющими зародыш лемеха. Перья увеличивали ширину пласта поднимаемой земли. Поскольку у сохи не было опорной «пяты», то крестьянин мог пахать сохой с наклоном вправо, когда пласт земли необходимо было круче отвалить в сторону. Крутизна положения железной полицы (иногда она была и деревянная)- способствовала не только отвалу почвы в сторону, но и рыхлению почвы, что было принципиально важным, так как могло освобождать иногда даже от вторичной вспашки и боронования сравнительно мягких грунтов. Сошники проделывали углубленную борозду, которая хотя при следующей загонке заваливалась почвой, но тем не менее служила своеобразным дренажом. В условиях перенасыщения влагой полей во многих районах России это было очень ценно.
Но, пожалуй, наиболее важным достоинством сохи была ее легкость — она весила около одного пуда. Это давало возможность крестьянину работать (особенно весной) даже на слабосильной лошади.
Разумеется, соха имела и недочеты. Известный русский агроном И. Комов писал, в частности, что соха «тем недостаточна, что излишне шатка и чрезмерно короткие рукоятки имеет, отчего владеть ею столь удручительно, что трудно сказать, лошади ли, которая ее тянет, или человеку, который правит, ходить с нею труднее»3. Однако эти неудобства были вполне преодолимы так же, как преодолимыми были и функциональные недостатки сохи. Мелкая вспашка сохой (от 0,5 до 1 вершка) компенсировалась «двоением», а иногда и «троением», т. е. двукратной и трехкратной вспашкой. «Двоение» давало дополнительное заглубление в нетронутый слой почвы лишь на 30—40%. Видимо, тот же эффект был и от «троения». Широко применялась и углубляющая борозду вспашка «след в след»4. Общая глубина вспашки чаще всего определялась толщиной плодородного слоя земли, т. е. собственно почвы. Древнейшая традиция запрещала выворачивать подпочвенный слой (глину, песок и т. п.). Конечная глубина вспашки (при двоении и троении) колебалась от 2 до 4 вершков, т. е. от 9 до 18 см5. Для того чтобы достичь такой глубины, нужна была многократная вспашка и вспашка «след в след».
Разумеется, разные типы пахотных орудий были способны входить в землю на разную глубину. Собственно соха пахала мелко. В Переяславль-Залесской провинции она, как правило, врезалась в землю «в полвершка с небольшим», косуля — в полтора, а плуг «землю прорезывает глубиною в 2 вершка и более». Так, вероятно, было в большинстве нечерноземных районов. По наблюдениям И. Лепехина, соха «не глубже как с небольшим на вершок прорезывает землю»6. В редких случаях глубина вспашки была большей во Владимирском ополье, где соха проникала в конечном счете на четверть аршина — 18 см. В Переяславль-Рязанской провинции «во время пахания опускают соху в землю вершка на три». В Калужской провинции двулемешными сохами «в землю не более впускают как на 2 верщка, а в мягкой земле и на 3 вершка»7, но, видимо, двулемешные калужские и рязанские сохи — это косуля.
Что же касается борьбы с сорняками, то, по убеждению Лепехина, при повторной запашке «соха столько же... искоренять может, как и глубоко проникающее пахотное орудие». Соха была незаменима на песчано-каменистых почвах, так как пропускала меж сошников мелкие камешки. Достоинства этого орудия были проверены народной практикой и на лесных росчистях, так как она легко преодолевала корневища и т. п.
Простота конструкции, дешевизна сохи делали ее доступной даже бедному крестьянину. Там, где не было суглинка, тяжелых глинистых и иловатых почв, соха не знала конкуренции. На песчаных и супесчаных, серых с супесью почвах Новгородской, Вологодской, Тверской, Ярославской, Владимирской, Костромской, Московской, Рязанской, Нижегородской и ряда иных губерний соха вполне себя оправдывала. Залежь черноземного региона соха вряд ли одолевала, но выручало плодородие почвы, выдерживавшее самое поверхностное рыхление. На старопаханных почвах соха была выгоднее плуга. Недаром она быстро проникала в XVIII в. и в черноземные Орловскую, Тамбовскую, Курскую, Воронежскую губ.8 На Урале соха стала конкурентом сабана, который был несколько легче украинского плуга, но требовал тяги как минимум 4 лошадей9. Преимущественно соху употребляло русское население Ставропольской, Уфимской и Йсецкой провинций, где ею достигалась глубина пахоты до 4 вершков (вероятнее всего, также путем многократной перепашки)10. Автор интереснейшего топографического описания Черниговской губ. Аф. Шафонский ратовал за внедрение сохи в земледелие этого края11. Даже на тяжелых почвах сохи применялись при второй и третьей перепашке. В этом случае они выступали в той же роли, как и позднейшие сохи-черкушки. Так, во владении Спасо-Евфимьева монастыря с. Светниково Владимирского у. пар поднимали плугами, запряженными 2 лошадьми, а вторичную вспашку под посев озими производили уже сохами.
Таким образом, соха со всеми ее недостатками была оптимальным; вариантом пашенного орудия, поскольку обладала широким агротехническим диапазоном, была экономически доступна широким хмассам непосредственных производителей и в целом отвечала производственным запросам и возможностям крестьянского хозяйства.
В XVIII в. произошел и существенный сдвиг в развитии пахотных орудий в виде массового распространения косули — орудия плужного типа. Резкое расширение пашенных угодий за счет «посредственных» земель (как правило, это были тяжелые глинистые и иловатые грунты), увеличения лесных росчистей повышали нужду в более мощном пахотном орудии. Косуля в Европейской России употреблялась там, где соха была бессильна перед твердостью грунта. Постепенно утверждается практика, когда сохой «пашут только старую пашню, а дербу или новую пашню, дерут косулями, которая от сохи тем разнится, что глубже идет в землю и дерет вершка на полтора глубиною»12.
Об устройстве косули можно судить по одному из ее изображений 60-х гг. XVIII в. (см. рис. на с. 69)13. Главное отличие косули от сохи состоит в том, что вместо одного из сошников (левого) устроен отрез,, который выдвинут несколько вперед. Стойка косули уже не раздвоена, т. е. не имеет вида россохи, а делается из плотного бруса. Правый сошник сделан теперь уже так, что в нем слиты воедино собственно сошник, отвал и лемех. Таким образом, косуля стала отвальным орудием. В переяславской косуле, как видно из рисунка, стойка косули была «вдолблена» в валек, а нижняя половина ее крепилась к оглоблям, вероятно, не веревочным подвоем, а гнутыми жердями, концы которых опирались на два «поперешника». Российская косуля весила около 2 пудов. В нее обычно запрягалась одна лошадь, идущая по борозде» «чего ради правая оглобля делается у нее кривой, чтоб лошаде бороздой ходить было свободнее»14.
Разновидности этой косули имели, как правило, местные названия, но они кардинально друг от друга не отличались. Известна, например, ярославская косуля. Краткое описание косули аналогичного типа дал И. Комов, считавший, что он характерен для Переяславль-Рязанской провинции. Он называет ее косулей «об одном лемехе с полицею, несколько круто поставленными для отвала земли»15. Несомненно, что у этой косули также был отрез, или резец. По данным М. Л. Баранова, в середине XVIII в. косули с одним лемехом и отрезом были у крестьян Владимирской губ., в частности во владениях Спасо-Евфимьева монастыря (с. Мордош). По наблюдениям этого автора, косули у крестьян появляются здесь примерно с 40-х гг. XVIII в. Правда, иногда отрез косули был железным, а иногда имел железный наконечник и даже костяной. Косули в этом районе пахали очень глубоко — па четверть аршина с небольшим (около 20 см)16.
Плуг
Соха
Косуля
Борона
В сущности, косуля объединила и улучшила функции двух древнейших орудий — сохи и отреза, или чертежа (резца). В XVIII в. в некоторых районах, например в Псковской, Новгородской, Тверской губ., еще сохранялась в чистом виде комбинация работы этих орудий. Кроме того, отрезы, вероятно, были в практике в Бежецком, Краснохолмском, Старицком уездах и других. Отрезом делали первую обработку лесных росчистей: «сперва отрезом, а после сохами и несколько поборонив, сеют овес» (Калязинский у.)17. Таким образом, принцип целесообразности, мотивированный во многом спецификой природно-климатических условий и, в частности, широкой практикой ежегодных расчисток леса в подавляющем большинстве уездов (исключением, возможно, были Тверской и Кашинский у.)» сохранил своеобразную комбинацию почвообрабатывающих орудий, внешне выглядящую архаично. Существование отреза как особого орудия, видимо, оправдывалось еще и потому, что последующая обработка выжженной лесной земли, часто изобилующей щебнем и мелкими камнями, могла быть сделана только сохой. Так, видимо, было во многих районах севера. Больше того, в XVIII в., в частности в Вышневолоцком у., сохранилась соха без полицы (возможно, позднейшая соха-цапулька): «На вновь выженных местах обрабатывают оную (землю. — Л. М.) обыкновенную ж сохою, но без полицы. Сие называется цапать»18. О «коловых» (в отличие от перовых) сохах на работах такого же типа сообщает Лаксман, встречались в практике и односошные и трехральные сохи19.
Помимо однолемешной косули, т. е. косули в ее наиболее совершенной форме, преимущественно в окраинных районах был распространен тип орудия, которое позднее в XIX в. получило название «сохи с брылой». Это, видимо, самая начальная стадия объединения функций сохи и отреза, получившая свое завершение в косуле. К этому классу относятся многие разновидности так называемых «сох-односторонок». У «сохи с брылой» оба сошника были расположены, видимо, очень полого, но перо левого сошника загнуто вертикально вверх (собственно «брыла»), поэтому стало возможным отрезать слева пласт земли. Правый же сошник мог подрезать пласт снизу. Правый лемех и, видимо, переметная полица отваливали взрезанный пласт земли. Описание этого орудия в 1758 г. дал П. Рычков, называвший его косулей20. И. А. Гильденштедт описал этот тип орудия в дневниках путешествий по Украине в 1768 г., назвав его «нежинской сохой». Можно уверенно говорить, что именно «соха с брылой» под названием «двулемешной косули» была описана И. Комовым. Разумеется, как и все ученые-агрономы XVIII в., Комов дал весьма критичное описание этого орудия. «Что же касается до косули о двух лемешах, какие у нас в некоторых областях употребляются, она есть и для людей и для лошадей трудное и для глинистой земли вредное орудие, потому что землю в широкие глыбы режет и оныя не скоро отваливает, но загребает с собою для того что полица не довольно назад отогнута, но торчит из засошников почти прямоугольно»21. Двулемешное орудие могло отрезать широкую глыбу и в конечном счете отваливать только при наличии резца или отреза. Но поскольку Комов все-таки толкует о левом сошнике-лемехе, то, скорее всего, именно этот сошник-лемех был загнут вверх или повернут вертикально и отрезал «широкую глыбу». Разумеется, двулемешная косуля хотя уже и отрезала сбоку и снизу пласт земли, но сохранила еще рыхлящую функцию сохи. Такие сохи-косули были все-таки удобными в работе, обладали сравнительной легкостью и маневренностью. Различные модификации такого типа примитивных косуль в XVIII в. распространялись в заметных масштабах там, где еще не было собственно косуль (Оренбургская, Пермская, Уфимская, возможно Вятская, губ.).
Распространение усовершенствованных косуль в XVIII в. было внушительным прогрессом в обработке почвы. Это орудие было способно поднимать новину, пахать тяжелые почвы на двойной конной тяге в Ярославской и Владимирской губ., отваливать пласты вдвое шире, чем захват сохи. Косуля на тяжелых глинистых почвах проникала в глубину до 1,5 вершков и более радикально боролась с сорняками. Вместе с тем ею пахали в большинстве случаев одной лошадью, она была приспособлена к быстрому изменению глубины вспашки и не выворачивала подслой плодородной почвы.
В русском земледелии в XVIII в. заметная и важная роль принадлежала и собственно плугу, поскольку общий фонд тяжелых почв сильно увеличился. Там, где с крепким глинистым, иловатым грунтом или «серым суглинком» не справлялась косуля на двойной конной тяге, широко применялся колесной плуг. Общее представление о таком типе орудия дает гравюра с изображением плуга 60-х гг. XVIII в. из Переяславль-Залесской провинции (см. рис.)22. У плуга нет розсохи, вместо нее массивная стойка, вдолбленная в массивную горизонтальную балку-тесину, передняя часть которой лежит на оси двухколесного передка. Стойка крепилась в балке системой клиньев и особой рамкой, охватывающей балку со всех сторон. Снизу на стойку насаждался лемех-отвал, заканчивающийся внизу режущей сошниковой частью. Впереди лемеха-отвала крепился отрез в виде саблевидного широкого ножа, насаженного на деревянную основу-стойку. От колесного передка плуга по направлению к лошади шло деревянное звено, видимо, шарнирно (курком или, судя по рисунку, даже двумя курками) соединявшееся с передком плуга. На нем крепились постромки от упряжи. На переяславском плуге не видно полицы, тут работал лемех-отвал, переворачивающий пласт земли. Но на иных типах плугов еще, видимо, могла быть и полица. Так, в частности, И. Комов писал о принципе работы плуга следующее: «Резец глыбы отрезывает, сошник взрезывает (т. е. подрезает снизу. — Л. М.), а полица их отворачивает и навзничь оборачивает»23. Этому способствует более отлогое положение полицы, закрепленной постоянно на правый вывал земли. Такой плуг по типу был, конечно, более примитивен и близок к косуле. Делался плуг из дуба и был дорогим пашенным орудием. Наряду с сохой и косулей плуг широко применялся в крестьянском хозяйстве Нечерноземья во Владимирском, Переяславль-Залесском, Александровском у. Владимирской губ., Петровском, Ростовском, Угличском, Мышкинском у. Ярославской губ., Краснохолмском и Бежецком у. Тверской губ. и других. Плуг был распространенным орудием даже в Курской губ. (главным образом для распашки новых земель)24. Достоинством его, как и косули, была лучшая возможность избавляться от «травных корней». Применение плуга резко улучшало плодородие земли и за счет глубины вспашки, и за счет радикального уничтожения сорняков. Во Владимирском у. плуг пахал в конечном счете на очень большую глубину — около пол аршина (36 см)25. Однако дороговизна орудия, необходимость тяги как минимум двух лошадей позволяла использовать его далеко не в каждом крестьянском хозяйстве26.
В районах Северо-Запада, в частности южной части Олонецкого у. и долины р. Свирь, в 60-х гг. XVIII в. встречался так называемый «малый плуг», сходный с финским типом. На тучной земле такой «плуг» мог в конечном счете углубиться на пол-аршина, но «по большей части только на 6 вершков» (27 см).
На тучных черноземах в Воронежской губ., Белгородской провинции и среди русского однодворческого населения севера Харьковщины, Слободской Украины был широко распространен тяжелый малороссийский плуг «с одним отрезом»27. Такой плуг запрягался в 3—4 пары волов и требовал трех работников; работа шла медленно. У пахоты тяжелым плугом был недостаток: им пахали «не всю землю сплошь, но с некоторыми промежутками на четверть (около 18 см. — Л. М.) и более». Соха же пахала землю сплошь. Глубина вспашки в районе Острогожска по целине была не более 3 вершков (13,5 см.), на второй год — около 18 см, и только на третий год пахали до 6 вершков. Тяжелый плуг был очень дорогим орудием. В 60-х гг. XVIII в он стоил свыше 30 руб., а к концу века — до 160 руб. Имел его, примерно, лишь каждый десятый земледелец.
Наконец, орудием переходного типа, подменявшим и плуг и борону, было так называемое рало. Рало применяли на тучных степных черноземах для поверхностной обработки уже однажды вспаханной земли, или, например, в придонских степях, обрабатывали землю на второй, третий и т. д. годы после вспашки плугам28.
Вторым важнейшим типом почвообрабатывающего орудия была традиционная борона. По описанию П. С. Палшаса, борона, какую «во всей России употребляют», устроена была следующим образом: «по паре жердочек связывают прутьями на-крест, вколачивают в прутяные кольца у креста зубья. И позади каждого ряда оных привязана еще третья жердочка, чтобы зубья не кривлялись»29(см. рис.). Борона имела по каждой стороне 5 зубьев (всего 25). Впереди бороны приделывалась гнутая дуга (улух или передница). К дуге крепится кольцо, к нему — веревка, а к веревке — гнутые оглобли. В Тверской губ. кольцо называют «попрыгушкой», к нему крепят валек, а к последнему — постромки30. А. Т. Болотов свидетельствует о том, что вся борона обрамляется так называемым лучком, «который как в раме держит борону». Каширский вариант бороны имел важную особенность. Зубья бороны сильно торчали как вниз, острыми концами, так и вверх — тупьгми. «Когда земля глубиста или кореньев худых трав много, то боронится земля острыми концами», «а когда заборанивать посеянной и запаханной хлеб или земля рухла, то опрокидывается борона и боронит толстыми концами». В краях же, которые описал П. Рычков, этого нет. Там поверх бороны крепят 2 полоза («полоска», на которых борону возят в поле и из поля31. Палки или жердочки назывались «хлудцами», делались они из ореха, прутяные кольца — из черемухи, или из вяза, или из дуба зубья были дубовые. Длина «хлудцов», т. е. жердочек, 2 аршина и менее. П. Рычков писал, что в краях с твердой землей зубья были иногда. железными. Однако в XVIII в. это, видимо, было большой редкостью. Все экспериментаторы-агрономы XVIII в. отмечали главный недостаток бороны — ее легкость, что вызывало необходимость многократных боронований и имело тяжелые последствия для крестьянского бюджета времени. Крестьяне для утяжеления бороны клали на нее «колесо или отрубок дерева»32. С этой же целью бороны замачивали в воде. (Правда, была и иная причина — бороны скоро рассыхались и роняли зубья). Легкость бороны зажиточные крестьяне и, вероятно, помещики компенсировали тем, что запрягали одна за другой 3—6 борон, и в таком случае первая пускалась острыми, а последующие — толстыми концами. Обычный крестьянин сделать этого не (мог (хотя для таких работ крестьяне могли объединиться), иногда он, экономя время и силы, ухитрялся во время заделки семян сохой сразу же и боронить, ведя вторую лошадь за повод, привязанный к поясу. Разумеется, это было возможно на мягких землях. Довольно часто боронили в две бороны на двух лошадях, захватывая широкую полосу пашни. Почвы же более твердые требовали многократного боронования.
На Северо-Западе и Севере России были распространены бороны из ели, наиболее дешевого и прочного материала этого региона, на нижней стороне у них «торчат подрубленные сучья на пядень длиною». И. Комов, называя эти бороны северными, дает им резкую характеристику: «только семена, и то на песчаной земле, заскореживать годятся, а твердой пашни пронять не могут»33. Во вновь осваиваемых районах, там, где не сложилось прочной земледельческой традиции, а плодородие земель было обильным, употреблялись и примитивные бороны-суковатки, которыми заделывали семена ржи и т. п. В Полоцкой губ. вместо бороны употреблялся «смык», сделанный из сосновых сучьев34.
При послепосевной обработке поля иногда, чаще в помещичьих хозяйствах, применялись деревянные катки для уплотнения поверхностного слоя земли и прикрытия семян.
Таким образом, в XVIII в. в русском земледелии господствовали частью древнейшие, традиционные типы орудий, частью же орудия если не позднего происхождения, то во всяком случае получившие именно с этого времени массовое распространение. Главная же суть прогресса культуры русского земледелия состояла в гибкости применения этих орудий, в функциональном их многообразии.
Как уже говорилось, для XVIII века характерно резкое усиление внимания, особенно в Центре России, к интенсивности, т. е. многократности, обработки почв. В основе этого лежало несколько причин. Прежде всего, это резкое увеличение массива пашенных земель и повышение удельного веса земель посредственного и худого плодородия. Во-вторых, распашка лугов и сокращение так называемых «пашенных лесов», т. е. лесов, пригодных для росчистей под пашню. В-третьих, нехватка традиционного и единственного удобрения — навоза — в нечерноземных зонах. Потребность в навозе остро ощущалась в XVIII в. в Переяславль-Залесской провинции, когда-то, в XVII в., плодородном крае; в Каширском у. в 60-х гг., по свидетельству А. Т. Болотова, стала распространяться практика «откупать стойлы, то есть чтоб стадо скотское, принадлежащее той деревне, в полдни, когда оное отдыхает, держат не при воде в вершинах (как обычно. — Л. М.), но на чьей-нибудь десятине»35. В Тамбовском крае, в целом весьма плодородном, в некоторых уездах (Елатомском, Шацком) в XVIII в. почву также стали удобрять навозом. Нужда в навозе была повсеместной в Ярославской и Владимирской губ. В Юрьев-Польском у. крестьяне скупали навоз и везли его за несколько верст на поля. В 60-х гг. XVIII в. в Рязанской провинции помещики «в недостатке иногда навоз для удобрения и покупают». В 23 монастырских вотчинах 10 уездов Центральной России в 60% случаев на поля вывозилась половинная норма удобрений (считая за норму 1500 пудов полупрелого навоза на дес.), а в 30% случаев — даже четверть нормы. Лишь в 14 вотчинах норму удобрений перекрывали примерно на четверть36. Положение в крестьянском хозяйстве было гораздо хуже: навоз, вывозимый крестьянами на поля, не был «сочным», много его пропадало «в возке от небрежения» и от долгой лежки «в кучах». Разумеется, в основе всех этих неурядиц сельского труженика лежал тяжкий гнет феодала, который срывал необходимый ритм и сроки крестьянской работы.
Однако прослеживаемая по источникам общая повышенная потребность в навозе четко, отражала и новую тенденцию — к интенсификации земледелия, порожденную развитием товарно-денежных отношений. Так, «в деревнях около Коломны... крестьяне прилежнее и искуснее всех почти в Московской губернии крестьян в земледелии, ибо навоз, покупая в Коломне... везут верст за 6 и далее от города». Из Москвы также «вывозили великое множество навоза»37. В Вологодском районе, где, в отличие от большинства регионов Нечерноземья, были изобильные пастбища и сенокосы, пашни интенсивно удобрялись навозом в озимом поле, «почему и родится хлеб с избытком, так что за продовольствием своим отвозят излишний в город на продажу»38. В районах, ближайших к Петербургу, в частности в так называемой Ингрии (Ингерманландии), на скудных землях путем обильного удобрения, главным образом помещичьих пашен, в конце XVIII в. в некоторых местах получали огромные урожаи (до сам-15) 39.
Однако чаще всего навоза не хватало, а компенсация выступала в XVIII в. как тенденция к многократной обработке пашни, основанной на жизненных наблюдениях земледельца, что хлеб «выше, чаще, лучше и чище»40 всходит вблизи меж, где из-за необходимости маневрировать сохой или косулей земля часто вспахивается повторно (два и более раз) и особенно много боронуется.
Двукратная вспашка («двоение»), сама по себе сравнительно древний прием обработки земли, органично связана с вынесением на паровое поле навоза, который в июне запахивают в землю, боронуют и, оставляя париться, т. е. преть почву с навозом, второй раз пашут и боронуют уже под сев озимых. Эта традиция характерна для большинства районов Центра России, разница только в сроках. Лишь в некоторых районах России, например на Севере, уже примерно с XVI в. прослеживается трехкратная перепашка озимого поля. «Двоение» в XVIII в. охватывает практически все нечерноземные районы. Однако важнейшим актом интенсификации обработки почвы в XVIII в. является проникновение «двоения» в яровое поле. В Переяславль-Залесской провинции в 60-х гг. XVIII в. «в апреле месяце по сошествии снега сперва землю вспашут и заборонят и так оная под паром бывает не более 2 недель. Потом сию землю вторично вспашут и тот яровой хлеб, а также льняное и конопляное семя сеют и заборанивают». Перед нами, таким образом, не традиционное двоение, связанное с необходимостью удобрить землю, а интенсификация обработки почвы. Причем в этой провинции пашня двоилась не под все яровые культуры, а лишь под яровую пшеницу, ячмень, лен и коноплю. Овес выдерживал по-прежнему однократную вспашку и боронование. Во Владимирской губ. под яровые двоили пашню лишь в песчаных местностях. «Двоение» яровых, видимо, было в Ярославской губ., в Краснохолмском у. Тверской губ. В Кашинском у. двоили под яровую пшеницу, лен, дополнительно «подскореживая» пашню перед севом, точно так же двоили под овес, гречу и ячмень. «Двоение» некоторых яровых культур проникает и на юг от Москвы. В Каширском у. «двоили» под лен, яровую пшеницу, гречу и ячмень («под рожь по большей частью однажды только пашут и боронят» — весь навоз у крестьян уходит на конопляники). «Двоение» под некоторые яровые (мак, просо, пшеницу, коноплю и лен) было и в Курской губ.41 Под коноплю и отчасти яровую пшеницу здесь при «двоении» вносили навоз. Во Владимирском у. в апреле — начале мая вывозили навоз под пшеницу и отчасти под овес. Часть ярового поля ранней весной удобряли навозом и в Калужской провинции. Почти рядом, в Переяславль-Рязанской провинции, практика унавоживания полей изменена была кардинально. Здесь в большинстве своем отказались от вывоза навоза ранней весной: его возят на поле в глубокую осень, а также по первому зимнему пути «в Петров и в Великие посты», вносят почти под все яровые культуры, кроме гороха и гречи. Главное внимание было обращено на загонки с яровой пшеницей, унавоживание сочеталось с двоением ярового поля. Третий раз поле вспахивалось и боронилось после высева семян. Осенне-зимний вывоз на поля навоза — для этого региона явление необычное. Традиционно здесь возили осенью навоз лишь на конопляники. Иногда навоз вывозили зимой и в Олонецком крае. Осенне-зимний вывоз навоза вызывал необходимость специального, предварительного его сбора: «в осень пред октябрем тот навоз сгребают в кучи из тех кучах оной горит», образуя перепревший «мелкий» навоз42.
Таким образом, интенсификация обработки ярового поля повлекла за собой радикальное изменение традиции.
«Двоение» яровых полей (в частности под пшеницу) проникло даже в Самарское Заволжье, в пределы Оренбургской губ. Здесь в XVIII в. «двоение» наблюдается и при распашке новины. Причем начинается оно осенней зяблевой вспашкой с последующим паром, что является яркой агрикультурной особенностью края.
Итак, «двоение» под яровые культуры, предпринимаемое избирательно, — явление новое и широко распространенное для XVIII в. Важно отметить, что в источниках, как правило, под «двоением» имелась в виду только предпосевная обработка. С учетом же заделки семян пашня в итоге обрабатывалась трижды (а при «троении» — четырежды). Отметим, что к югу от Москвы и вообще в черноземных регионах обработка земли под важнейшие продовольственные культуры рожь и овес оставалась минимальной, так как давала экономически приемлемый результат. А. Т. Болотов писал, в частности, что под рожь крестьяне «по большей части однажды только пашут и боронят. Потом разсевают оную и, запахав, боронят, несмотря что земля иногда множеством глыб наполнена». Видимо, наиболее типичным при однократной вспашке и бороновании под озимую рожь является разрыв во времени этих операций, например в Калужской провинции — недели три43. Названные сдвиги в интенсификации обработки почв в XVIII в. были вызваны главным образом тенденциями товаризации крестьянского хозяйства.
Еще более интересно развитие практики трехкратной вспашки земли. Наиболее древнюю традицию оно имеет в Вологодской губ. В 60-х гг. XVIII в. «троение» с паром и перепаркой было существенным способом повышения урожайности (рожь до сам-10) и очистки полей от сорняков44. Принципиально важной агрикультурной особенностью является «троение» озимых в Тверской губ. В некоторых уездах оно было распространено лишь частично (в Тверском, Бежецком, Осташковском). Примечательно, что при троении озимого поля в Кашинском у. иногда «троят, пахав все три раза тем же летом в то же время, как двоят». Видимо, бывал и перепое одного из циклов на осень. В большинстве же уездов пашня «троилась» «в основном», т. е. как правило (Старицкий, Корчевский у.). Часто определяющими моментами здесь были механические качества почв (троилась «иловатая и глинистая земля»). Однако во Владимирской губ. пашню «троили» под рожь главным образом на песчаных землях в Переяславль-Залесском, Гороховецком у.45.
С точки зрения развития интенсификации наиболее важно появляющееся в XVIII в. «троение» ярового поля, многократная вспашка которого не связана с необходимостью удобрений, так как они вносились только под рожь. Так, в Вышневолоцком у. «землю под яровое поле троят», в Новоторжском у. земля под рожь и овес «двоится», а «под прочий хлеб троится»46. Как уже отмечалось, в Псковской губ. пашня идущая под лен в яровом поле, также «троилась».
В связи с многократной вспашкой в XVIII в. немаловажным стал вопрос о ее порядке. В принципе в земледельческой практике существовали два вида пахоты: первый из них обычно косулей и сохой — «в свалку», когда «поле во гряды пашут», т. е. остаются довольно частые и глубокие борозды с симметричным склонением боковых сторон47. Такие поля были необходимы в районах, страдающих от «мокроты», борозды были ориентированы на сток воды и делались как можно прямее. В более ровных массивах пахоты применялась пашня «развалом», она осуществлялась рассеканием косулей или сохой каждого предыдущего уже отваленного пласта. В ровных черноземных полях, где применялась двойная вспашка, одна из них шла вдоль загонки, а другая — поперек48.
Многократная пахота там, где она не была связана с запашкой навоза, была направлена обычно на рыхление, или, как говорили в XVIII в., «умягчение», земли. Не менее, а может быть и более важной задачей была борьба с сорняками. Ориентиром в счете кратности перепашек было не просто рыхление земли, а число так называемых перепарок, каждая из которых занимала примерно около 2 недель. Именно перепарка и дает термины «двоение» и «троение». Подтверждением этого предположения могут быть наблюдения над практикой боронования в XVIII в. При однократной вспашке боронование было, как правило, многократным, пока пашня не достигнет нужной кондиции. Критический взгляд на эту практику XVIII в. (без сомнения, традиционную) высказывался неоднократно виднейшими агрономами этой эпохи. Например, А. Олишев, доказывая необходимость для Вологодского края «троения», писал, что нельзя вывозить навоз (в июне) на невспаханное поле после озими. После вспашки навоза «как бы много земледелец с бороною своею по той пашне, не ездил, то может только одну поверхность разборонить мелко»49.
Практика многократного боронования (на двух лошадях двумя боронами одновременно) широко прослеживается в источниках для Тверской губ., в Каширском у., Тульском у.50 Между тем когда речь идет о «двоении» или «троении», то всюду употребляют формулировки «передвоить», «перетроить», как будто бы речь идет о том, чтобы вспахать и проборонить два раза, три раза и т. д. В пользу возможности неоднократной вспашки в каждом цикле «двоения» или «троения» говорят и наблюдения над конкретными затратами труда и времени (в человеко-днях и коне-днях) в сравнении с нормативами 51.
Таким образом, интенсификация обработки почв была крупнейшим шагом в повышении уровня агрикультуры. Этот процесс, вызванный главным образом тенденциями товаризации крестьянского хозяйства,шел в XVIII в. в форме нарастания волны индивидуального опыта, постепенно становящегося достоянием тех или иных общностей и выступающего как местная особенность того или иного района.
1Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 129, табл. IV.
2Рычков П. Письмо о земледельстве, ч. I, с. 420. Примерно тот же вариант сохи описан для Тверской губ. В. Приклонским. — Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 28.
3Комов И. О земледельных орудиях. Спб., 1785, с. 8.
4Комов И. О земледелии, с. 165.
5Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 106; 1774, ч. XXVI, с. 19; 1768, ч. X, с. 82; 1767, ч. VII, с. 56, 144—148; Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 5.
6Лепехин И. Указ. соч., с. 66.
7Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 56, 139; 1769, ч. XI, с. 92, ч. XII, с. 101.
8Лященко П. И. Крепостное сельское хозяйство России в XVIII в. — Исторические записки, т. 15, 1945, с. 110, 111.
9Мартынов М. Н. Земледелие на Урале во 2-й половине XVIII в. — В кн.: Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства. Сб. VI. М., 1965, с. 103—104.
10Рычков П. Письмо о земледельстве, ч. I, с. 419.
11Черниговского наместничества топографическое описание, сочиненное Аф. Шафонским.
12Лепехин И. И. Указ. соч., с. 66—67.
13Труды ВЭО, 1767, г.VII, вклейка к с. 92-73.
14Рычков П. Письмо о земледельстве, ч. I, с. 419; Труды ВЭО, 1792, ч. XVI (46), с. 251-252; 1796, ч. II, с. 258-259.
15Комов И. О земледельных* орудиях, с. 9.
16Баранов М. А. Указ. соч., с. 91; Труды ВЭО, 1769, ч. XII, с. 101.
17О посеве и приборе льна... Спб., 1786; Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 48, 56, 94, 126.
18Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 94. Можно предполагать здесь тупые ральники.
19Труды ВЭО, 1769, ч. IX; Плещеев. Ubersicht des Russischen Reichs nach seiner gegenwartigen neu eingerichten Verfassung. Moskau, Riidiger, 1787 (Обозрение Российской империи в нынешнем ее новоустроенном состоянии), т. I, с. 52.
20Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. I, с. 418.
21Комов И. О земледельных орудиях, с. 9. Не исключено, что под этим описанием разумелись как «соха с брылой», так и соха-односторонка.
22Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 139, вклейка к с. 92—93; Комов И. О земледельных орудиях, с. 6.
23Комов И. О земледельных орудиях, с. 29.
24Топографическое описание Владимировской губернии.., с. 19, 37, 71; ЦГВИА, ф. ВУА, оп. III, д. 18800, ч. 1, л.12; д. 19 176, л. 25, л.81-81 об.; д. 19 178, л. 27, 64, 73; Генеральное собрание по Тверской губернии, с.74
25Труды ВЭО, 1769, ч. XII, с.101.
26В конце XVIII в. лошадь в зависимости от возраста и качества стоила 12—20 и даже 30 руб., телега — 6 руб., а соха — 2 руб. — ЦГВИЛ, ф. ВУЛ, oп. III, д. 19 002, л. 9.
27Труды ВЭО, 1769, ч. XIII, с. 16, 17; 1768, ч. VIII, с. 142; Гильденштедт И.А. Путешествие академика Гильденштедта И.А. Оттиск из "Харьковского сборника" за 1892 г., с. 62
28Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 165, 193, 216; 1795, с. 197; 1796, ч. II, с. 281.
29Паллас П. С. Путешествие по разным провинциям Российской империи, ч. I. Спб., 1809, с. 17 (июнь 1768 г.).
30Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. II, с. 421; Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 28—29.
31Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 129; Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. III с. 421.
32Комов И. О земледельных орудиях, с. 18—19; Труды ВЭО 1766, ч. II, с. 129— 133.
33Паллас П. С. Указ. соч., ч. I, с. 5; Комов И. О земледельных орудиях с. 18—19.
34Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 31; 1791, ч. XIV, с. 75.
35Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с.56-57,83; 1766, ч. II, с. 178.
36Горская Н.А., Милов Л.В. Указ. соч., с. 188-189.
37Историческое и топографическое описание городов Московской губернии с их уездами, с. 84,360
38Собрание сочинений, избранное из месяцеслова, ч. VII, Спб., 1791, с. 97
39ЦГВИА, ф. ВУА, oп. III, д. 19 002, л. 3.
40Сельский житель, 1779, ч. И, с. 386—390.
41Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 140; 1774, ч. XXVI, с. 27; 1766, ч. II, с. 157; 1769, ч. XII, с. 103. Топографическое описание Владимирской губернии.., с. 19, 66, 72; ЦГВИА, ф. ВУА, oп. III, д. 19 176, л. 9 об., 69.
42Труды ВЭО, 1769, ч. XI, с. 95—97; ч. XIII, с. 24; 1767, ч. VII, с. 58-59, 120—121.
43Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 157; 1769, ч. XI, с. 94—98.
44Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 114, 124-125.
45Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 5, 23, 56, 66, 105, 141; Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 26; Топографическое описание Владимирской губернии.., с. 19, 37, 72, 65—66.
46Генеральное соображение по Тверской губернии, с. 194, 156, 119.
47Комов И. О земледелии, с. 167—169.
48Там же, с. 169; ЦГВИА, ф. ВУЛ, оп. III, д. 18 800, ч. I, л.12
49Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 114.
50Труды ВЭО, 1766, ч. II, толкование приложенной табл. IV.
51Горская Н. А., Милов Л. В. Указ. соч., с. 184—186.
<< Назад Вперёд>>
